WikiSort.ru - Не сортированное

ПОИСК ПО САЙТУ | о проекте

Структурали́зм — это совокупность холистических подходов, возникших главным образом в социальных и гуманитарных науках в середине XX века. Структуралисты использовали понятие структуры — теоретическую модель, которая функционирует бессознательно или не может восприниматься эмпирическим образом. Структура определяла форму изучаемого объекта как систему, состоящую из отношений между её элементами. Термин «структура» трактовался по-разному в различных направлениях; возникнув в рамках позитивизма в конце XIX века, термин постепенно эволюционировал с институциональным развитием социальных и гуманитарных наук; вплоть до 1945 года понятие структуры применялось в основном в лингвистике и фонологии, затем распространилось в других дисциплинах.

Структурализм вырос из структурной лингвистики, основы которой заложил Фердинанд де Соссюр. Демаркация интеллектуальных границ структурализма произошла после 1945 года; направление стало комплексным полем исследований со значительными расхождениями в различных странах и академических дисциплинах. Структурализмом стали называть междисциплинарное интеллектуальное движение, главным образом во Франции, в период между 1950 и 1970 годами. Структуралисты провозглашали разрыв с предшествующим знанием, решительно отказывались от исторического и темпорального (диахрония) измерений и выступали за формалистский подход к структуре. В определенный момент структурализм вышел за академические рамки и захватил области литературы, массмедиа и политики. Структурализм был представлен небольшой группой ключевых фигур, таких как Клод Леви-Стросс в антропологии, Ролан Барт в литературной критике, Жак Лакан в психоанализе, Мишель Фуко и Луи Альтюссер в философии[1].

Оказал влияние на развитие семиотики.

Проблема идентификации

Структурализм трудно определить как направление или течение, отчасти потому, что обобщающие работы структуралистов являются частью историографии предмета. Сложность представляет разграничение между структурной лингвистикой, лингвистическим структурализмом, французским структурализмом и постструктурализмом, а также периодизация и основополагающие источники структурализма[2]. Следует различать структурализм в широком смысле — как структурный или системный подход, метод, свойственный почти всем наукам, и структурализм в узком смысле — интеллектуальное движение, которое имело определенные временные рамки и затрагивало конкретные дисциплины[3][4].

Структурализм чаще всего рассматривается как в контексте истории философии[5] и определяется как метод или теоретический подход (но не как философия)[6]. Эпистемологическому аспекту посвящено большинство работ по структурализму[7].

Структурализм можно считать «интеллектуальной установкой», в основе которой лежала приверженность к десубстантивации, холизму (в большей степени, чем к рационализму) и философскому объективизму в сочетании с культурным релятивизмом, отказ от эмпиризма и идеализма. Структурализм противопоставлял функцию герменевтике, систему – истории, антигуманизм — мистификации, трансформацию — эволюции, синтаксис и семантику – содержанию языка[8]. Структурализм выступал против позитивизма, инструментализма, идеализма, эссенциализма, историзма, атомизма, механицизма, бихевиоризма, психологизма и даже гуманизма. В самом общем виде структурализм — это философский подход, который утверждает, что объекты изучения в социальных и гуманитарных науках имеют относительную, а не субстанциональную природу. Из этих установок следует критический метод, который выявляет и исследует конфигурации отношений (структур), конституирующие объекты и их отношения, и идентифицирует группы этих объектов, а также их структурные трансформации. Поскольку причинно-следственные аспекты социальных объектов, в отличие объектов естественных наук, всегда включают человеческие интенции, то рассмотрение структур всегда сопровождается теорией означивания и смысла (Барт). Структурализм не отрицал возможность глубинной или первичной структуры, как и возможность того, что структуры существуют внутри индивида и являются, например, нейрофизиологическими (Леви-Стросс)[9]. Цель структурализма – выделить реальные структуры и синхронические причины, а не гипотетические законы. Знание не воспринимается и не представляется через факты, а производится — отсюда акцент на сознательной выработке концептов исследователем (Леви-Стросс, Альтюссер). Реальность и её научное описание различны – части наблюдаемого объекта не обязательно соответствуют элементам структуры.

Ряд исследователей указывают на общие для структуралистов постулаты, тезисы и концепты[10]. Во-первых, примат языковой структуры над явлением и событием. Во-вторых, в качестве «мысли подозрения» нацеленность на обнаружение структур, которые скрыты за внешними феноменами, что выводит на первый план структурное бессознательное по сравнению со смыслом и сознанием. В-третьих, антигуманизм как смерть или исчезновение человека. В-четвертых, понятие эпистемологического разрыва. Некоторые англо-американские комментаторы считают ключевым поиск скрытых или глубинных структур, рассматривая его и как главный недостаток структурализма («неотъемлемый мистицизм «скрытых структур»»). Одни исследователи обращают внимание на критику гуманизма, субъекта и истины, отказ от метафизики ради метапроблематики или метакритики[11]. Другие, напротив, указывают на нестабильность концептов и отсутствие доктрины, постоянные интерпретации, пересмотры и переоценки[10]. Э. Гидденс выделял следующие черты структурализма: тезис о важности структурной лингвистики для философии и социальной теории; подчеркивание относительной природы элементов целого - произвольная природа знака и приоритет означающего над означаемым; децентрация субъекта; особое внимание к письму и тексту; рассмотрение темпоральности как конститутивного аспекта для объектов и событий[12].

Французские критики считали само собой разумеющимся разнородность движения, невозможность выявить общие принципы или общую теоретическую программу (например, у таких разных мыслителей, как Фуко и Деррида). Тезис о неоднородности движения соответствует высказываниям самих структуралистов, которые отказывались считать структурализм эпистемологической позицией или совокупностью раз и навсегда установленных и всеми разделяемых методологических правил[13][14]. C радикальной точки зрения ошибочно называемое «французский структурализм» движение понимается как во многом продукт медиа; в реальности неоднородное течение в попытке создать единую философскую рамку и общую теорию гуманитарных наук связало в «гордиевом узле» самые разные направления мысли (немецкий идеализм, марксизм, феноменология, экзистенциализм, психоанализ, структурная лингвистика)[10][15].

Классификация структурализмов

Англоязычные исследователи, как правило, разделяют структуралистское движение на структурализм и постструктурализм. Как полагает Пюэш, эта упрощенная схема противопоставляет целостный и однородный, ориентированный на научность структурализм, спекулятивному постструктурализму, возникшему позднее как критическая реакция на первое течение[16].

Согласно Мильнеру, структурализм, в основе которого лежала лингвистика, включал два направления: научное и философское («докса»). Научный структурализм развивался с 1920-х годов (Московский лингвистический кружок) до 1968 года; философское направление существовало в 1960-е и первой половине 1970-х годов (Барт, Фуко и др.)[5][17].

Т. Павел предложил различать три вида структурализма[18][19]:

  • «Сциентистский» структурализм, представленный работами Леви-Стросса, Греймаса, а также Барта 60-х годов. Идеи развивались Парижской семиотической школой, а также в философии Э. Парре; обсуждались в философии языка П. Рикёра, критиковались Ю. Кристевой и А. Мешонником.
  • «Умеренный» структурализм был нацелен на обновление традиционной литературной проблематики (Женетт, Тодоров), с учётом достижений «научного» структурализма. «Умеренное» направление продолжило восточноевропейскую традицию исследований по морфологии культуры, стилистике, формалистской эстетике, не принимая во внимание контекст появления этих работ.
  • «Спекулятивный» структурализм предложил наиболее радикальный пересмотр целей и задач традиционной мысли. Направление характеризовалось как общими пересечениями, так и разнообразием подходов. Эту разновидность труднее всего определить, как и его связи с двумя другими структурализмами. Павел отнес к «спекулятивному» структурализму работы Леви-Стросса, Альтюссера, Фуко, Деррида, Лакана и позднего Барта, а также М. Серра, Ж.-Г. Гранже, Ж. Пиаже, Р. Тома, Ж. Ф. Лиотара.

По классификации Декенса можно условно выделить три группы структуралистов: к первой группе относились принимавшие структурализм Леви-Стросс, Лакан, Барт и Якобсон. Вторая включала тех, кто пересматривал его положения: Фуко и Альтюссер в философии, Ришар, Женетт и Тодоров в литературоведении. Третью группу составляли авторы, которые были критиками структурализма – Деррида, Делёз и частично Лиотар[20].

Историография

Большое количество исследований структурализма публиковалось в 1960-е годы. Помимо французских работ, историография включает англо-американскую традицию, последняя возникла в 1970-е годы[2]. С конца 1970-х годов преобладала критика структурализма, с конца 1990-х годов появились новые подходы во Франции, Германии и США[21].

История

Истоки

Истоки структурализма можно проследить до античности, «структурный анализ» иногда расширяют до Платона, Аристотеля и Евклида, как и Декарта[22]. Шис и Пюэш полагают, что проблематика структурализма восходит к вопросу Аристотеля о структурировании материи (устройство, усложнение и дифференциация)[23]. Термин «структура», восходящий к латинским structura и struere, первоначально имел архитектурный смысл. В XVII—XVIII веках семантическое поле расширилось, слово использовалось в различных областях — анатомии, психологии, геологии, математике – для обозначения способа, посредством которого части сущего составляют целое[24].

Среди предтеч структурализма часто называется Вико, а также скептики XVII века — сторонники корпускулярного учения. «Структура» отсутствовала у Гегеля, термин редко использовался Марксом, который также рассматривается как один из предшественников движения. В 1850-е годы Герберт Спенсер использовал термин «структурный» близко к современному смыслу, он выделял «структурную» и «функциональную» области в своей социологии. Термин «структура» был определен Дюркгеймом в «Правилах социологического метода» (1895) [22][24]. Предвосхищение структуралистских идей обнаруживают у таких авторов XIX века, как Льюс Генри Морган, изучавший систему родственных отношений у индейцев, и Чарльз Сандерс Пирс, чьи отдельные ремарки содержат близкие к Соссюру тезисы о том, что структура элементов в системе является функцией отношений между элементами, а не свойством отдельного элемента[25][26]. На рубеже XIX—XX веков предпринимались попытки ввести «структурализм» в психологию. Англо-американский психолог Эдвард Титченер, ученик Вильгельма Вундта, в статье «Постулаты структурной психологии» (1898) выступил за структурный подход против господствовавшего в то время функционализма Брентано, Дьюи и Джеймса. Титченер считал, что необходимо обнаружить элементарные составные части сознания. Термины «структурализм» и «структуралистский» в англоязычной литературе впервые упоминались применительно к подходу Титченера в 1907 году в статье психолога Джеймса Энджелла. После интенсивной полемики об экспериментальном самонаблюдении идеи этого «структурализма» были отвергнуты движением гештальтпсихологии в 1920-е годы[22].

Периодизация

Возможны различные временные и концептуальные периодизации структурализма; выделяются два, три или пять сменявших друг друга течений, хотя любая хронология затруднена. Зарождение структурализма трудно связать с конкретным автором или текстом, проблематично указать и точную дату. Даже с исторической перспективы отмечается разрыв между возникновением идей, их распространением вне академической сферы и их последующей институционализацией (Досс). Аналогично Джозеф указывает на несовпадение между «официальной историей», включающей три этапа – основание структурализма в первой трети XX века, его распространение за пределы лингвистики в 1940-е и 1950-е годы и «низвержение» постструктурализмом в 1967-1968 годах, - и периодами наибольшего общественного и академического влияния структурализма (конец 1950-х годов – середина 1980-х годов) и постструктурализма (конец 1970-х - середина 1990-х годов)[27][28]. Ряд авторов (Каллер, Павел, Досс) указывают на ранее появление постструктурализма, который некоторое время существовал параллельно со структурализмом[29]. Джексон относил крах структурализма к 1967 году[30].

Возникновение структурализма датируют по-разному (1916, 1928—1929, 1944—1945, 1949[31], 1956). Согласно Декенсу, структурализм сформировался в начале 1950-х годов, его расцвет продолжался с 1953 года до конца 1960-х годов, с начала 1970-х годов движение пришло в упадок[32]. Шис и Пюэш относят возникновение структурализма к концу 1950-х годов, когда в различных дисциплинах было принято понятие структуры[5]. Досс предложил точную периодизацию, датируя возникновение структурализма 1956-м годом, высшую точку его развития - 1967-м годом и закат — 1975-м годом. Досс считает 1956-й год переломным: доклад Хрущёва на XX съезде и советское вторжение в Венгрию привели к тому, что философы-марксисты разочаровались в истории и обратились к антропологии, отказавшись от экзистенциализма Сартра, который поддерживал СССР[33][34].

Исторический очерк

Необходимым условием возникновения структурализма была лингвистическая революция, совершенная Фердинандом де Соссюром (1916). Важные вехи этого проекта – создание Московского (1915-1924), а затем Пражского лингвистического кружка (1926) (Роман Якобсон и другие), работы Копенгагенского лингвистического кружка (Луи Ельмслев и его коллеги) в 1930-е годов. В 1928 году состоялся I Международный конгресс лингвистов в Гааге, 1929 году на первом международном съезде славистов Якобсон, Трубецкой и Карцевский представили ряд тезисов о «структурном методе», опубликованных в виде манифеста. Во многом случайная встреча в 1942 году в Нью-Йорке двух эмигрантов, беженцев от нацизма, — Якобсона и Клода Леви-Стросса, — повлияла на применение лингвистической модели в гуманитарных науках. В 1945 году Леви-Стросс опубликовал статью «Структурный анализ в лингвистике и антропологии», четыре года спустя вышел его первый структуралистский трактат «Элементарные структуры родства»[35][36][31].

В 1959 году состоялись две междисциплинарные конференции. Коллоквиум в Париже был посвящен понятию структуры, на нем выступали Леви-Стросс, Бенвенист, Арон, Лефевр, П. Вилар (организатор - Р. Бастид, под эгидой ЮНЕСКО). На международном коллоквиуме в Серизи-ла-Сале (организаторы – Л. Гольдман, Ж. Пиаже, М. де Гандильяк) обсуждалась связь структуры и генезиса (истории), в конференции участвовали философы, психологи, биологи и лингвисты[37][38].

Программные тексты структурализма были опубликованы за короткий период времени: «Печальные тропики» Леви-Стросса (1955), неожиданно ставшие бестселлером; «Мифологии» Барта (1957), «Структурная антропология» Леви-Стросса (1958), «Язык» Ельмслева (1963), «Очерк общей лингвистики» Якобсона (1963), «Читать "Капитал"» Альтюссера (1965). Большинство работ были изданы в 1966 году, который Досс называет «световым» или «структуралистским» годом: «Проблемы общей лингвистики» Бенвениста, «Écrits» Лакана, «Слова и вещи» Фуко, имевшие успех у массового читателя, «Структурная семантика» Греймаса, «Теория литературы» Тодорова. Работы Ельмслева, Якобсона и Бенвениста были написаны ранее, но получили широкую известность после их французских публикаций. В 1966 году были основаны такие журналы, как «Langages» и «Les Cahiers pour l’analyse». Осенью 1966 года Барт, Тодоров, Лакан и Деррида участвовали в международном коллоквиуме, организованном университетом Джона Хопкинса (США). 1967 год ознаменовался, по выражению Досса, первым «отливом» структурализма, хотя медийная и общественная популярность движения достигла своего пика, а издательский бум продолжался — были изданы «Система моды» Барта, сборник под редакцией Франса Валя «Что такое структурализм?», включавший работы по философии, лингвистике, антропологии, литературоведению и психоанализу; годом позже появился «Структурализм» Пиаже. После 1968 года началась институциализация движения: был создан Венсеннский университет, избрание Фуко (1970) и Барта (1975) в Коллеж де Франс вслед за Дюмезилем, Леви-Строссом и Бенвенистом отразило признание структуралистов на самом высоком уровне[39][40][41]. В 1967 году Жиль Делёз в статье «По каким критериям узнают структурализм» писал[42]:

Привычка указывает, отбирает, справедливо или нет, образцы: лингвиста, как Р. Якобсона; социолога, как К. Леви-Стросса; психоаналитика, как Ж. Лакана; философа, обновляющего эпистемологию, как М. Фуко; марксистского философа, занимающегося проблемой интерпретации марксизма, как Л. Альтюссера; литературного критика, как Р. Барта; писателей, как тех, кто объединился в группу «Тель Кель»... Одни не отказываются от слова «структурализм» и используют понятия «структура», «структурный». Другие предпочитают соссюровский термин «система».

В 1960-е годы структурализм претендовал на определенную политическую роль. Помимо работ Леви-Стросса, Барта и Лакана, методы структурализма получили распространение в философии, под влиянием интерпретации Маркса Луи Альтюссером. Переосмысление структурализма отмечается «Истории безумия в классическую эпоху» и «Словах и вещах» Фуко, а также в ранних работах Делёза и Деррида. К 1968 году структурализм доминировал в книгоиздании, но был довольно маргинальным в академической среде. Как отмечает Декенс, не случайно, что обширное социальное и культурное движение мая 1968 года частью опиралось на структурализм в стремлении глубоко реформировать университетское образование; этот прагматизм не исключал научного и даже иногда слишком абстрактного характера структуралистских работ. С одной стороны, согласно известному анекдоту, студент написал на доске фразу «структуры не выходят на улицы», а с другой стороны, Л. Гольдман писал, что «если что и объясняет события мая 1968 года, то это выход структур на улицы»[32].

После событий 1968 года ведущие представители движения дистанцировались от структурализма[33]: Леви-Стросс вернулся к изучению происхождения мифов, Лакан — к исследованию бессознательных ассоциаций своих пациентов; для Альтюссера марксизм стал еще более «научным», Барт сосредоточился на литературных заметках-эпиграммах, а Деррида и Фуко двигались в сторону «постструктурализма» и «историцизма»[43]. Как полагает Досс, структуралистский «отлив» был условным: исследования в социальных науках продолжались, хотя стали более комплексными, менее умозрительными и событийными[41].В 1968 году Валь так описывал ситуацию во Франции[44]:

Сегодня можно насчитать два позитивистских структурализма (второй обвиняет первый в эмпиризме), один - открыто рационалистический, по меньшей мере два структурализма, провозглашающих низвержение субъекта (второй обвиняет первый в редукционизме); существуют философия в классическом смысле, которая использует структурализм, и несколько структурализмов, опровергающих всю философию через её собственные основания и т. д.

Проблема французской исключительности

Некоторые авторы, как Досс или Курцвейл, помещали структурализм во французский институциональный и исторический контекст периода между 1945 и 1975 годами, считая движение ответом на экзистенциализм и марксизм в условиях политической ситуации в послевоенной Франции и Холодной войны[45]. Другие оспаривали этот тезис[5], указывая, что структуралистские идеи возникали независимо у разных авторов[46]. Иногда отмечается маргинальное положение участников по отношению к академическим учреждениям и необычность их карьерных путей (Досс); как пишет Леон, это частью верно для лингвистов, но не для других структуралистов - и Леви-Стросс, и Лакан, и Альтюссер, и Фуко, и Барт получили соразмерное академическое признание. Как полагала Курцвейл, структуралисты сформировали настоящее интеллектуальное сообщество (впрочем, они отрицали свою к нему принадлежность), участников которого объединяли философское образование, интерес к общим вопросам и различным дисциплинам (философия, история, литература)[13][14].

Современный исследователь Ангермюллер анализирует структурализм с точки зрения теории полей и концепции символического производства П. Бурдьё. Всплеск структурализма во французском интеллектуальном поле связывается с символическим кризисом университетской системы образования, расширением академического поля, изменениями в издательской сфере и прессе[47]. Ангермюллер рассматривает структурализм как интеллектуальное поколение, которое возникло в силу стечения социальных и исторических обстоятельств. В отличие от предыдущего поколения экзистенциалистов, «структуралистское поколение» связано с 1968-м годом, с появлением массовой культуры и постматериальных ценностей, с обращением к Соссюру и Фрейду, Марксу и Ницше. Занимая маргинальное или периферийное положение в академическом поле, структуралисты, тем не менее, объединялись в более или менее консолидированные интеллектуальные группы или сети в национальном масштабе (что характерно исключительно для Франции), в которых не было интеллектуального центра. Подвергая критике традиционный университетский уклад, структуралисты преодолевали границы между различными областями (академической, политической, эстетической), участвовали в общественных дебатах по моральным и политическим вопросам; Фуко, Альтюсер, Барт, Лакан, Деррида и Делёз имели беспрецедентный успех вне академического поля благодаря развитому во Франции рынку символического производства книг, журналов и произведений искусства[47][48].

Досс связывает закат движения с историческими причинами: окончанием войны во Вьетнаме и возвращением к демократическим ценностям с крахом тоталитарной идеологии – «эффектом ГУЛАГа» после публикации книги Солженицына в 1974 году, «атаками» со стороны «новых философов». Дисциплинарная специализация и завершение междисциплинарного периода сопровождались упадком универсальной ценности науки[5]. Как пишет Ангермюллер, в 1970-е годы исчезли предпосылки для структуралистского движения — с преодолением кризиса и возвращением к «нормальной науке» (в смысле Т. Куна) произошла новая консолидация французского академического поля. К 1980-му году «золотая эпоха "великих интеллектуалов"» и «интеллектуальных пророчеств» завершилась — место богемных бунтарей-структуралистов в медиа заняли консервативные «новые философы». В 1980-е годы интеллектуальное наследие структурализма под названием «постструктурализм» проникло в гуманитарные факультеты ведущих американских университетов и затем (с 1990-х годов) распространилось во всем мире, став новым каноном социальных и гуманитарных наук[49][47].

Ф. де Соссюр и структурализм в лингвистике

Фердинанд де Соссюр

Революция в языкознании Ф. де Соссюра

Основополагающим текстом структурализма является «Курс общей лингвистики» (1916) Фердинанда де Соссюра. Базовый элемент языка — знак, который имеет двойственную природу и включает понятие (означаемое) и акустический (фонетический) образ (означающее). Знак связывает не вещь и имя, а означающее и означаемое. Например, английское слово «tree» состоит звуковой модели и понятия, оба элемента являются частью языка. Поэтому французский знак «arbre» не означает то же, что и английское «tree», хотя для целей перевода оба слова считаются эквивалентами. Cоссюр настаивал на произвольности или условности связи между означаемым и означающим; эта идея была довольно радикальной, из нее следовала независимость языка от внешнего мира (референта)[50][51]. Знак является единой сущностью, но характеризуется скорее негативно. Его свойства — значимости или значения (valeur) — определяются не содержанием или опытом, а проявляются в отношениях различия — между означающим знака и всеми остальными означающими языка, между означаемым знака и другими означаемыми[52]. Поскольку значения порождаются через различия, то язык – это система чистых различий, «форма, а не субстанция». Пример Соссюра - sheep и mouton, которые не могут «означать» одно и то же, поскольку sheep сосуществует в системе понятий с mutton, в то время как mouton относится к обоим понятиям (животное и мясо)[53].

Совокупность знаков образует закрытое концептуальное пространство, замкнутую и абстрактную систему языка, в которой все взаимосвязано (tout se tient). Предметом лингвистической науки является язык (la langue), а не речь (la parole) - индивидуальное использование языка говорящими. Как пишет Досс, разграничение языка и речи включало оппозицию социального и индивида, абстрактного и конкретного, необходимого и случайного, сконструированного и данного. Для Соссюра язык имел психологическую, бессознательную и одновременно социальную природу. Язык – это социальный факт, социальный продукт, существующий в «коллективном сознании» (в терминах Дюркгейма). Наконец, Соссюр обосновал «синхронический» анализ, противопоставив его «диахроническому» (неологизм Соссюра) - общепринятому в XIX веке сравнительно-историческому подходу в языкознании. Согласно Соссюру, в диахроническом анализе сравнивались синхронические системы языка, даже если они относились к разным временным периодам[54][55][56].

Соссюровская концепция часто сравнивалась с тезисом Дюркгейма о том, что социальное целое не сводится к сумме его частей, хотя, как полагал Гидденс, подход Соссюра был более сложным: установив, что элементы языка определяются через друг друга, Соссюр смог переформулировать понятия части и целого[57]. Джозеф указывает на контекст начала XX века: философские дебаты между сторонниками холистической (последователи Гегеля) и аналитической природы вселенной (логический атомизм Рассела). Хотя тезис о языке как системе имел холистический подтекст, он позволял избежать выбора между частями и целым и совместить оба подхода: целое не просто не рассматривалось как сумма частей, а состояло из отдельных, но неделимых элементов, каждый из которых и являлся целым. Джозеф отмечает эгалитарность концепции Соссюра: если, например, в физике, одни элементы более важны, чем другие, то в структурализме изменения в одном элементе влекли изменение целого. Поэтому изучение отдельной фонемы или целой морфологической структуры равнозначно[58].

Анализ соссюровского наследия порождает две проблемы, поскольку необходимо учитывать как генезис и реальное влияние «Курса общей лингвистики», так и его ретроспективную актуализацию в различных версиях структурализма[55]. Выступив за создание «семиологии» — науки о знаковых системах, — Соссюр возродил античную и средневековую традицию семиотики (языковеды XIX века изучали гласные и согласные). Различение означающего и означаемого стало наиболее востребованной в структурализме идеей. Элиминирование из анализа субъекта, речи и психологии вследствие того, что язык не рассматривался как функция говорящего, существенно повлияло на структурализм за пределами лингвистики. Как отмечает Джозеф, хотя дихотомия язык – речь осталась непроясненной и амбивалентной, язык часто трактовался как универсальная схема, основа всех языков[59][56][60].

Пюэш резюмирует три пункта в восприятии идей Соссюра французским структурализмом: запоздалое открытие идей Соссюра к моменту, когда в лингвистике они частью устарели; акцентирование понятия знака и нескольких парадоксальных тезисов Соссюра о семиологии; возведение семиологического проекта «Курса общей лингвистики» в ранг «метафизики», которая служит основой для общей философии культуры[61]. Как писал Джексон, лингвист и филолог Соссюр превратился в семиотика, философа и теоретика социальных наук[62].

Структурализм в лингвистике

На основе идей Соссюра в Праге, Копенгагене и США возникли три лингвистические структуралистские школы: Пражский функционализм, глоссематика Ельмслева и дескриптивная лингвистика Блумфилда. Эти направления развивались с 1920-х годов. Различные версии структурализма доминировали в языкознании до начала 1960-х годов, до появления генеративизма Хомского[55][63]. Как отмечают Шис и Пюэш, отказ от структурной лингвистики в 1960-е и 70-е годы (с переходом к синтаксической модели Хомского, социолингвистике, прагматике дискурса) часто сопровождался её критикой, исходившей из оценки структурализма как идеологии (для которой лингвистика являлась легитимацией), и, как следствие, направленной на принципы, а не на конкретные работы[55].

Связь между постсоссюровской структурной лингвистикой и французским структурализмом подробно не исследована, в англоязычных работах эти направления рассматриваются отдельно. Вопрос, в какой мере таких известных лингвистов, как Хомский, Дюмезиль и Бенвенист, можно считать структуралистами, остается открытым[64]. Американский лингвистический структурализм первой половины XX века, хотя и носил это название, сильно отличался от европейского структурализма, поэтому вопрос, можно ли называть американскую лингвистику структурализмом, является дискуссионным. Общими чертами американской и европейской ветви были синхрония, произвольность, социальная и одновременно ментальная природа языка, язык как система[65][66]. Пюэш и Шис, отмечая отсутствие единой доктрины, выделяют следующие принципы лингвистического структурализма:

Во-первых, язык функционирует согласно системе правил, которым неосознанно следуют говорящие. Система, включающая различные уровни (фонема, морфема, синтагма, фраза и т.д.), описывается не c нормативной точки зрения; язык — предмет реконструкции, которая осуществляется на основе индивидуальных характеристик речи говорящего. Изучается актуальное состояние языка (синхронический анализ), а не его становление (диахроническая эволюция). Структуралисты изучали высказывания, а не обстоятельства коммуникации, условия высказывания или намерения говорящего; совокупность высказываний составляет замкнутую структуру текста, в котором анализируются прежде всего означаемое и означающее. Хотя Якобсон, Бенвенист и Балли рассматривали некоторые аспекты процесса высказывания, но только в той степени, в какой структурные правила, нормы или коды языка (в системе местоимений, глагольной системе, модальных словах и др.) объективно выражаются в речи говорящих; иначе говоря, субъект высказывания вторичен по отношению к объективным правилам языка[55][67].

Во-вторых, из соссюровских тезисов о произвольном знаке как неразрывном единстве означаемого и означающего следовали не только исключение референта (внешней реальности или психологического состояния говорящих), но и концепция смысла как порождения структуры, а также концепция формы, которая предшествует содержанию. Следуя тезису о «форме, а не субстанции», структуралисты помещали в центр теоретических конструкций знак, который понимался только в отношении к другому знаку, как набор (пучок) отношений, которые наделяют его значимостью[55]. В-третьих, структуралисты приняли идею Соссюра о языке как социальном факте: язык, с одной стороны, отражает социальное сообщество и его историю, а с другой стороны, составляет «базис» культуры. Это утверждение с различных эпистемологических позиций отстаивали Бенвенист и Якобсон, оно способствовало распространению структурализма за рамками лингвистики: в антропологии, социологии, семиологии и теории литературы[55].

Пражская лингвистическая школа. Якобсон

Роман Якобсон

Пражская лингвистическая школа занимала ведущие позиции в структурной лингвистике в 1920-е и 1930-е годы. Её представители придерживались функционализма, язык – это функциональная «система средств выражения, служащая какой-то определенной цели» (Тезисы к I съезду славистов). Пражские лингвисты связали функциональный подход с речевой коммуникацией, что являлось новаторством в языкознании и разрешало проблему синхронии и диахронии (Якобсон писал о «динамической синхронии»). Если антителеологический подход Соссюра не придавал значения коммуникации, то пражские лингвисты выдвинули телеологическую концепцию эволюции языковых систем. Как писал Трнка, соссюровская «речь» понималась как высказывания (или части высказываний), в которых необходимо обнаружить код внутренних структурных правил. Пражская школа впитала идеи русского формализма, гештальтпсихологии и феноменологии Гуссерля[68][55][69].

Одним из создателей cтруктурной лингвистики был Роман Якобсон, первым использовавший термин «структурализм» в статье 1929 года. Обширные интересы Якобсона включали литературу, фольклор, искусство и музыку, он стоял у истоков движения формалистов; его работы 1920-х годов Джозеф характеризует как «протоструктурализм»[70]. Якобсон искал универсалии, универсальные законы языка[71]. По оценке Мильнера, в основе взглядов Якобсона лежала идея симметрии, которую он находил везде, вплоть до поэзии[72]. Он определял язык как «структурированное единство», считая, что тот «занимает срединное положение между природой и культурой» и рассматривая лингвистику как «связующее звено между естественными науками и науками о человеке»[73].

Неотъемлемой частью структурализма стала идея бинаризма, выдвинутая Трубецким и развитая Якобсоном, для последнего бинарность имела первостепенное значение, он писал о «великом открытии» Трубецкого - «привативных» (или бинарных) оппозициях. Идеи следовали из элиминирования референта Соссюром, а также из дихотомий «Курса общей лингвистики», хотя для Трубецкого оппозиция предшествовала различию. Исследовав системы гласных в различных языках, Трубецкой обосновал создание отдельной дисциплины - фонологии («Основы фонологии», 1939), отделив её от фонетики. Предметом фонологии являлось изучение универсальных оппозиций между фонемами, определяемых по наличию или отсутствию дифференциальных признаков или «корреляций» (палатализация, назализация и т.д.), которые составляют звуковую систему языка. В отличие от фонетики, фонология рассматривала признаки звуков, которые определяют смыслоразличение. Этот подход преодолевал соссюровский тезис о форме, а не субстанции. Как отмечают Шис и Пюэш, фонология была основана на функционализме; «релевантность» признаков или «корреляций» выражала идею структуры. Джозеф называет идеи Трубецого и Якобсона «субстантивным» структурализмом. По некоторым оценкам (Мартине), для становления структурализма было более значимым создание фонологии, чем публикация лекций Соссюра[74][55][75][76]. В 1930 году Якобсон писал Трубецкому[76]:

Все больше убеждаюсь, что Ваша мысль о том, что корреляция есть всегда соотношение признакового и беспризнакового ряда, одна из Ваших самых замечательных и продуктивных мыслей. Думаю, что она будет иметь значение не только для лингвистики, но и для этнологии и истории культуры...

Согласно теории «маркированности» (Трубецкой и Якобсон), отдельные единицы языка взаимосвязаны; эта корреляция ни произвольна, ни формальна, а определяется дополнительным признаком, «маркой», благодаря которой один элемент отличается от другого. Например, в немецком языке имеется корреляция между парами звонких и глухих согласных d и t, оппозиция нейтрализуется в конце слова в именительном падеже (Rat – Rad). Трубецкой изучал гласные, Якобсон – согласные, пытаясь расширить открытие на морфологию. В конце 1930-х годов Якобсон отказался от фонемы в пользу «дифференциальных признаков», поскольку выяснилось, что фонема не является конечной единицей языка, как считал Трубецкой, а состоит из набора признаков. Этот поворот ознаменовал расхождение как с соссюровским постулатом линейности означающего, так и с дескриптивизмом и глоссематикой. Дифференциальные признаки были сведены Якобсоном в таблицу из 12 универсальных пар бинарных оппозиций (по образцу таблицы Менделеева), каждый элемент получил значение + или —[77][78][55].

«Американский структурализм»

«Американский структурализм», связанный с именами Блумфилда, Сепира и их последователей, был основан на эмпиризме и бихевиоризме: язык определялся совокупность эмпирически наблюдаемых высказываний и рассматривался как форма поведения[К 1]; соссюровские идеи интерпретировались через схему стимул - реакция. Большинство американских лингвистов отвергали дихотомию речь - язык и концепцию языкового знака, поскольку последний невозможно было исследовать эмпирически. Блумфилд отказался от означаемого и означающего в пользу «речевого высказывания» (серединный элемент в поведенческой цепочке между говорящим и слушающим) и «актуального объекта». Хотя и пражские, и американские лингвисты cчитали фонему минимальной единицей языка, Блумфилд и его ученики трактовали её с позиций бихевиоризма. По Блумфилду, структура языка состоит из различных уровней: фонемы составляют морфемы, морфемы – слова, слова – фразы («Язык», 1933). На каждом уровне параллельно структурируются форма и смысл, функция каждого элемента проявляется на следующем уровне. Комбинации грамматических форм порождают смысл, однако семантика (смысл или значение) остается за рамками научного языкознания. Как следствие, задача лингвистики — изучение грамматических структур. Бихевиористский «структурализм» доминировал в американской лингвистике в период между двумя мировыми войнами, школа Блумфилда укрепила свои позиции после смерти Сепира (1939) [79][66][80][55].

Американские лингвисты изучали языки в синхронии, но рассматривали не универсальные, а свойственные конкретным языкам структуры. Сепир, принимая тезис о социальной природе языка, исследовал формальные свойства языков. Как пишут Шис и Пюэш, из утверждения о «форме, а не субстанции» следовали выводы о гетерогенности или несоизмеримости языков и об отсутствии объективного и эталонного языка, способного осуществлять перенос между языками (концепция Сепира — Уорфа и др.). С этой точки зрения, американский структурализм являлся лингвистическим релятивизмом, который не признавал универсальную лингвистику вне схемы стимул-реакция. Одной из причин внимания к языковым различиям в США было очевидное разнообразие исчезавших в начале XX века языков и культур коренного населения; как отмечают Шис и Пюэш, американские лингвисты пытались совместить формализм и антропологию (Боас)[81][65][55].

Французский структурализм

В антропологии: Леви-Стросс

Клод Леви-Стросс

Леви-Стросс – «отец-основатель» французского структурализма — был философом по образованию, работал социологом в Бразилии и занимался полевой этнологией. Леви-Стросс первым использовал структурный анализ вне лингвистики в одной из статей 1945 года. Вскоре после Второй мировой войны он сформулировал единую программу для гуманитарных наук[82]. Эта задача была возложена на «структурную антропологию» его собственного проекта – её особое призвание объяснялось положением на пересечении естественных и гуманитарных наук; ранее антропология относилась к естественным наукам[83].

Леви-Стросс полемизировал с американским культурализмом и британским функционализмом, его поиски научной модели в социальных науках частью были направлены против натурализма и биологизма во французской антропологии[84]. От феноменологии и экзистенциализма он рано отказался, посчитав их слишком субъективистскими[85]. Особое место в этом антропологическом проекте занимала лингвистика - Леви-Стросс считал, что она дает модель структуры бессознательного, которую можно применять для изучения мифа и любого иного аспекта культуры в любом обществе[86]. Своими источниками вдохновения Леви-Стросс называл также марксизм, психоанализ, геологию и музыку[87].

Структурная антропология должна была стать объединяющей «наукой о человеке», оставив остальные науки в качестве дополнительных, и реализовать замысел Мосса о «тотальном социальном факте»[88]. Леви-Стросс намеревался создать область исследований без границ, охватить в единой схеме все общества на планете; постигнуть бессознательное социальных практик и обнаружить сложную комбинаторику правил, на которых основаны человеческие общества. В Париже 1950-х годов этот подход, дополненный фонологией и психоанализом и оснащенный математическим аппаратом, обладал, по оценке Джозефа, «ореолом колоссальной объяснительной силы»[89]. По выражению Р. Будона[90],

Мы создаем впечатление, что социальные науки станут полноценными науками подобно ньютоновской физике. Это есть у Леви-Стросса...Сциентизм внушает доверие, потому что лингвистика выглядит как нечто научное в смысле естественных наук...В сущности это и есть ключ к успеху.

Наблюдения за сходством (аналогично языкам) между мифами различных культур побудили Леви-Стросса искать универсальные структуры, общую логику конституирования мифов. Задача структурализма - расшифровать символические системы мифа, чтобы реконструировать историю культуры. Леви-Стросс обратился к бинарным оппозициям в фонологической модели Якобсона и адаптировал положения о фонематических системах для изучения структур родства («Элементарные структуры родства», 1949). Фонема превратилась в мифему или «большую конститутивную единицу» – предложение или часть предложения. Бинарные отношения не зависят от содержания, не изолированы, а составляют пучки отношений, которые порождают смысл. Предмет структурного анализа — структуры, отношения между различными мифами, основанные на бинарных оппозициях (сырое и приготовленное, сухое и влажное и др.), а не содержание мифов или их терминология[91][89][92][93]. В «Структурной антропологии» Леви-Стросс писал, что необходимо исследовать[94]:

сознательные и бессознательные процессы, претворенные в конкретный индивидуальный или коллективный опыт, посредством которого люди, ранее не имевшие данного установления, либо создавали его, либо преобразовывали существовавшие установления, либо получали их извне

В «Структурной антропологии» Леви-Стросс выделял 4 условия структуры: системность, изменения в одном элементе приводит к изменению остальных; принадлежность к «группе преобразований», каждая из которых относится к одному и тому же типу; предсказуемость последствий изменений в элементах; охват всех наблюдаемых явлений. Cтруктура неизменна по сравнению с историческими и географическими вариациями социальных практик, не сводится к сознанию или идентичности социальных акторов. Структура детерминирует различные системы и институты (например, правила родства), вне зависимости от их конечного содержания, социального, материального или символического. Анализ структуры раскрывает социальные отношения и социальную структуру той или иной культуры[95][96]. Леви-Стросс писал[97]:

необходимо и достаточно прийти к бессознательной структуре, лежащей в основе каждого социального установления или обычая, чтобы обрести принцип истолкования, действительный и для других установлений и обычаев

Понятие структуры оставалось непроясненным и амбивалентным (что трактовалось и как достоинство), её статус «колебался» между онтологическим и эпистемологическим, между эмпиризмом социального и трансцендентальной абстракцией, социальными практиками и научной моделью[К 2]. С одной стороны, структура не является системой формальных категорий и не изобретается исследователем, а существует в реальности, требует наблюдения и интерпретации. С другой стороны, структура возникает лишь в концепции этнолога как логический и системный принцип, всеобщий и абстрактный. Леви-Стросс отвергал философскую абстракцию структуры и настаивал на её конкретности – структура вытекает из индукции, эмпирических данных изучаемой культуры. В то же время, он резко критиковал «конкретный» или «эмпирический» подход Радклифф-Брауна; вопрос о структуре «не имеет никакого отношения к эмпирической реальности, речь о выстроенных на ее основе концептах». Структура – это модель или реконструкция эмпирических данных, метод, наиболее эффективный в гуманитарных (не экспериментальных) науках[100][101][102][103]. Как пишет Декенс, после колебаний между марксистской и фрейдистской моделями, Леви-Стросс определил структуру как социальную форму бессознательного, функционирующую подобно языку, неотделимую не только от практик и представлений, которые она детерминирует, но и от исследований этнолога. В «Сыром и приготовленном» структура определялась как бессознательное трансцендентальное, пустая рамка, которая действует не на содержание, а на отношения между элементами[104].

Структурализм Леви-Стросса часто рассматривался как аисторический и синхронический: история не является чередой «объективных» событий, а существует во взаимодействии ментальных структур и конституируется всякий раз как миф, который рассказывается или вспоминается. Память функционирует наподобие сложного компьютера и напоминает «коллективные представления» Дюркгейма. Этот подход отвергал традиционные теории прогресса и эволюции и был направлен против философии Сартра[105]. В систематизации мифов Леви-Стросс опирался не только на эмпирические данные, но и на бессознательные структуры сознания, активно использовал метод свободных ассоциаций. Леви-Стросс, следуя французской литературной традиции, включал личный опыт в свои модели, зачастую превращал умозрительные идеи в факты, а прошлые размышления и опыт — в нечто аксиоматическое. Эти особенности его проекта вскоре стали объектом атак со стороны критиков. В «Критике диалектического разума» (1960) Сартр, не признававший бессознательные структуры и считавший метод свободных ассоциаций тавтологией, раскритиковал структурную антропологию за извращенное понимание человеческого существования, отрицание его фундаментального условия — свободы. По Сартру, «трансцендентальный материалист и эстет» Леви-Стросс игнорировал диалектику истории и уникальность человека, редуцировал культуру к природе; структурализм презирал человека, приравняв его к насекомым и превратив в статичный, вневременной объект[106][107]. В последней главе «Первобытного мышления» (1962) Леви-Стросс обрушился на Сартра с ответной критикой, обвинив его систему в противоречивости, европоцентризме и антиисторизме. Попытки Сартра тотализировать историю несостоятельны, его философия в сущности является мифом[108].

Подход Леви-Стросса, копирующий лингвистическую модель, был наиболее радикальной формой структурализма[109]. Как писала Курцвейл, Леви-Стросс, вероятно, никогда не осознавал, что вопросы, который он ставил, были более научными, чем его ответы. Он причислял себя, Якобсона, Дюмезиля и Бенвениста к «настоящим» структуралистом, не признавая таковыми Фуко, Лакана и Альтюссера. В «Человеке голом» (1971), разоблачив остальных «псевдоструктуралистов», он вновь провозгласил свой, теперь уже «суперструктуралиcтский» подход, «подлинные» техники которого применимы ко всей культуре и который объединял математику, естественные науки, музыку и мифы[110]. В 1970-е годы Леви-Стросс отказался от претензий на научность, хотя и сохранил приверженность своей модели; теперь он рассматривал описание мифов как «миф о мифе» — как разновидность литературы[111].

Критики считали проект Леви-Стросса идеализмом и новой метафизикой, отказывали ему в оригинальности; полагали, что выбор фонологии Якобсона в сущности был случайным, эпистемологически необоснованным, а наиболее проблематичным аспектом модели являлась «большая конститутивная единица» – Леви-Стросс мог в равной степени использовать слова, фразы или синтагмы, либо применить другую модель, например, кибернетическую[112][113]. Как полагал Павел, использование лингвистической модели было сделано исключительно в целях научного обоснования гуманитарных наук, прежде всего антропологии – Леви-Стросс практически не интересовался лингвистикой, почти не обсуждал идеи Соссюра, мало ссылался на фонологию. Его структурализм рассматривался и как философия языка, аналогичная логическому позитивизму Венского кружка, который во Франции был мало известен. Некоторые критики помещали его в позитивистскую традицию естественных наук[114]. По ряду признаков универсальная теория Леви-Стросса напоминала структурный функционализм Парсонса[115].

Несмотря на аполитичность леви-строссовского структурализма, консерватизм и удаленность от политики его наиболее радикальных составляющих (бессознательные структуры), импликации его программы, особенно в популяризированных версиях, часто рассматривались как более подходящие для целей эгалитаризма и демократии, чем конституционные свободы, поскольку утверждали принципы равенства, устраняя различие между «дикими» и «цивилизованными» обществами, между третьим миром и развитыми странами[116].

Амбициозный проект Леви-Стросса представлял серьезный вызов для гуманитарных наук. Поместив культуру в основание антропологии, он сделал её независимой от естественных наук[117], хотя и сохранил объединительные притязания. Как следствие, реакция или ответы на его программу возникли в других областях знания или периферийных дисциплинах, которые находились в стадии становления и нуждались в поддержке. Хотя антропологии не удалось перестроить гуманитарные науки, структурализм по умолчанию стал общей парадигмой для ряда дисциплин, в рамках которых происходили попытки выработать единую науку. Расширение Леви-Строссом понятия антропологии на все области культуры позволило структуралистским идеям распространиться в литературоведении, психологии, истории, философии и заложило основу для будущего восхождения cultural studies[89].

В психоанализе: Лакан

Жан Лакан

Приняв участие в структуралистской программе, теоретик психоанализа Жак Лакан стремился объединить новую интерпретацию Фрейда и структурную лингвистику. На построения Лакана повлияли гегелевская диалектика признания, дюркгеймовский функционализм, философия Хайдеггера и радикальная феноменология, сюрреализм, символический и структурный анализ Леви-Стросса. Лакан полемизировал с Сартром, противопоставив бессознательное экзистенциальной ситуации, а также с американскими психоаналитиками, которые «медикализировали» и биологизировали психоанализ, вписывали его в эмпиризм, прагматизм и бихевиоризм. Лакан отстаивал научную автономию психоанализа, включавшую независимость от философии. В «Римском докладе» (1953) Лакан провозгласил обновление психоанализа и возврат к истине, открытой Фрейдом, её освобождение от наслоений и непонимания. Лакан всегда декларировал верность своему учителю, заявляя, что он лишь представлял, разъяснял, радикализировал и депсихологизировал учение Фрейда[118][119][120][121].

Для Лакана структурализм разрешал проблему гуманитарных наук, поскольку позволял изучать объекты культуры и преодолевал дихотомию позитивизма и спиритуализма (что не смог сделать Фрейд). Лакан не использовал методы структурной лингвистики, а заимствовал идею системы или структуры[122][123], которая позволяла понять структуру сознания[124]. Теория Фрейда больше не описывала психическое развитие, а отсылала к базовой структуре — универсальной, внеисторической и необратимой, независимой от временных и пространственных условий (Лакан интерпретировал работы Фрейда о нарциссизме и зеркальной стадии). В версии Лакана создатель психоанализа оказался первым структуралистом[125][126].

Триада Символическое / Реальное / Воображаемое заменила фрейдовские сознание, подсознание и бессознательное («речь Другого»). Символическое указывает на цельность и продуктивность речи и одновременно конституирует структуру бессознательного (Реального), отрезая воображаемые отношения - источник неврозов и беспокойства. Воображаемое - это первичные представления о себе, идеальный образ Я, который ничего не символизирует и не сублимирует, но определяет последующие идентичности — психологическое развитие и социализацию. Видя свое отражение в зеркале, ребенок осознает себя биологическим организмом и социальным существом и устанавливает воображаемую связь с Другими. Реальное охватывает всё, что избегает Символического; на отсутствие и одновременно устойчивость Реального указывает «объект а» - не поддающийся символизации и недосягаемый объект желания[127][128][129].

В отличие от Соссюра Лакан акцентировал речь, что было обусловлено интересами терапевтической практики. Речь не принадлежала сознательному субъекту высказывания; Лакан изолировал означающее, ставшее причиной означаемого, а также выдвинул теорию цепочки «плавающих» означающих, отсылающих лишь друг к другу. Эти тезисы иллюстрировал рассказ По «Похищенное письмо»: в качестве «плавающего» означающего письмо детерминировало действия персонажей, хотя содержание (означаемое) текста было им неизвестно. Цепочки означающих в бессознательном являются структурами, которые функционируют только через отношения метафоры и метонимии (Лакан заимствовал две риторические фигуры у Якобсона, соотнеся их с конденсацией и смещением у Фрейда). Поэтому бессознательное полностью гомологично правилам языка. Как пишет Досс, Лакан дважды исказил Соссюра, у которого не было ни «плавающего» означающего, ни бессознательного [130][131].

Результатом стало радикальное переосмысление идеи субъекта, хотя Лакан и не изложил последовательную теорию. Постижение структурного порядка Символического требует децентрации субъекта по отношению к «Я». Субъект зависит от бесконечной цепочки означающих вокруг изначальной нехватки недоступного Реального. Субъект производится на стадии зеркала через собственное раздвоение или отражение. В соссюровском означающем Лакан нашел, по выражению Досса, квази-онтологическую основу условия человека – «символического животного», способного помыслить реальность лишь в языке. Человек существует и познается как символическая функция, порождение языка, его эффект, отсюда известная формулировка — «бессознательное структурировано как язык». Нет никакой сущности или идентичности человека за пределами языка: «язык — это орган». В «Римском докладе» Лакан противопоставил символическую функцию языку пчел, который имеет стабильную связь с обозначаемой реальностью[132][133] [134][135].

Лакановский структурализм был основан на идее неполноты и отсутствия, что перекликалось понятием Бытия у Хайдеггера; сокрытие истины (похищенное письмо) явно имело хайдеггеровские аллюзии (истина как алетейя). Видение децентрированного и расколотого субъекта полностью совпадало с представлениями других структуралистов того периода[136][137]. Согласно Мильнеру, если Соссюр заменил принцип тождества различием, то в «гиперструктурализме» Лакана субъект онтологически не тождественен не только другим, но и самому себе[138].

Взгляды Лакана не были систематизированы, хотя он часто сознательно усложнял свои рассуждения[139][140], что впоследствии сделало его главной мишенью для критиков структурализма, обвинений в иррационализме, мистицизме[141] и идеализме. Его работы трактовались как религиозные, так и сциентистские (антиметафизические и позитивистские). Критики считали, что Лакан, исключив субъекта, хотя и избежал функционализма с помощью символического анализа, не смог преодолеть детерминизм и «механический символизм», объяснить социальные взаимодействия и конституирование сообщества. Люди превратились в марионеток, подчиненных «приказам» теоретика, хотя Лакан искал решение проблемы социальных правил, обращаясь к теории игр[142]. Другие авторы подчеркивали его реализм, а не идеализм: нацеленность на столкновение с Реальным через изгнание Воображаемого и «обнажение» объекта а во время психотерапии[143].

В семиотике: Барт

В 1960-е годы структурализм и семиотика (или семиология) не различались, хотя семиотика изучала знаковые системы, а структурализм претендовал на обнаружение глубинных структур. Наиболее известной и противоречивой фигурой был Ролан Барт, чьи разнообразные работы оказали революционное воздействие на гуманитарные дисциплины во второй половине XX века, в частности, на теорию литературы и литературную критику и стали основополагающими для cultural studies[144][145].

Барт часто воспринимался как один из лидеров структуралистского движения, хотя структурализм был лишь этапом в его сложной интеллектуальной траектории - он успел побывать марксистом и экзистенциалистом, лингвистом и литературным критиком, социологом и главным идеологом авангардного «нового романа». В 1960-е годы Барт отстаивал систематический и научный подход к изучению культуры, считая структурализм способом анализа культурных артефактов на основе методов лингвистики; пропагандировал семиологию как науку о знаках, декларировал создание структуралистской «науки о литературе». После 1968 года он дистанцировался от структурализма и не возражал, когда его называли постструктуралистом[146][147].

В рамках структурализма новаторством Барта было выдвижение на первый план понятия знака по сравнению с леви-строссовской структурой[148]. Барт исходил из посылки, что любые объекты культуры и человеческой деятельности, начиная с одежды или еды, содержат смыслы и, следовательно, являются знаками, хотя люди чаще всего этого не осознают. Барт принял два принципа структурной лингвистики: антиэссенциализм и синхронию. Знаки определяются системой различий или отношений, внешних или внутренних, и рассматриваются в рамках системы правил, которые обуславливают их существование. Структурализм не учитывает исторический аспект, а изучает структуру и смыслы конкретных феноменов в связи с системой, в которой они функционируют. Знаки шире, чем функции, поскольку в сущности социальны: «с тех пор как существует общество, любой обычай превращается в знак этого обычая». Поскольку знаки присутствуют везде, а количество возможных означиваний бесконечно, то безграничны и возможности злоупотребления знаками, что приводит к тотальной идеологизации общества. Эти злоупотребления Барт называл «мифом». Критический подход позволяет демифологизировать и оздоровить общество, поскольку раскрывает механизмы, с помощью которых господствующие группы манипулируют процессами означивания. Критике идеологии массовой культуры был посвящен ранний сборник статей «Мифологии» (1957), Барт анализировал знаки и символы в повседневной жизни современного общества, показывал мифы, создаваемые массмедиа. «Мифологии» представили семиотическую программу на основе формализма и содержали идею рассмотрения любых продуктов человеческой деятельности как «языков»[149][150][151].

Программная статья «Структурализм как деятельность» (1963) определяла структурализм как «деятельность имитации» (или мимесиса), которая не копирует внешний мир и находится за рамками рационализма и реализма (Барт ссылался на Леви-Стросса, Трубецкого, Проппа, Дюмезиля и др.). Структурализм воссоздает объект, чтобы обнаружить правила его функционирования; структура есть подобие объекта. Структурализм не постигает смысл, а выявляет логику его возникновения, исследует не конкретное содержание мысли, а условия её возможности[152]. В «Основах семиологии» (1964), Барт систематизировал свои практические исследования. Масштабный семиотический синтез излагал общие принципы и методологию структурализма и пересматривал дихотомии Соссюра с опорой на Ельмслева и Якобсона. Семиология теперь затрагивала множество областей культуры и человеческого существования. Все социальные практики – от философских идей до повседневных развлечений, включая литературу, питание, моду, кино – рассматривались как знаковые системы, одной из которых являлся язык. Семиология – это лингвистическая критика, применимая к любым обозначаемым объектам – Эйфелевой башне, японской культуре, бифштексу или образу Греты Гарбо. Как пишет Досс, будучи в «методологической эйфории», Барт определял семиологию как внеисторическую науку будущего, которая заменит социологию и психологию и будет главенствовать над лингвистикой, экономикой, этнологией и историей[153][154][155].

В «Системе моды» (1967) Барт исследовал, как мода создает смыслы через различение предметов одежды, придание значимости деталям и связывание ношения одежды с другими областями человеческой деятельности. Система моды определялась как метаязык (в терминах Ельмслева), имеющий три уровня означивания: «реальная одежда», «одежда-образ», «одежда-описание». Переход между уровнями (или кодами) происходит посредством шифтеров (термин Якобсона). Предметом структуралистского анализа является «одежда-описание», поэтому система моды – это система прессы, которая пишет о моде (Барт рассматривал «Le Jardin des modes» и «Elle»). Сущность моды – система означающих, изолированных от означаемых. Система моды формирует миф, поскольку пытается представить установления как естественные факты. В конце работы Барт заключал, что означаемое представляет означающее отчуждения[156][157][158].

Барта обвиняли в полемичности, догматизме, идеологическом импрессионизме[159]. Резкой критике подвергались его установки, что существуют лишь знаки, а семиотическая коммуникация характеризуется непреднамеренностью, спонтанностью и неопределенностью, в ней не важны согласие или интенции участников[160]. Так, его постоянный оппонент лингвист Мунэн считал, что Барт извратил Соссюра, подменив семиологию коммуникации семиологией означивания – его целью была «симптомология буржуазного мира» в русле социальной психологии. Как отмечал Досс, с одной стороны, бартовская структуралистская программа позволяла осуществить радикальную критику господствующей идеологии, поскольку подрывала смыслы, которые представлялись как естественные и неизменные. С другой стороны, семиология являлась убежищем, где можно было укрыться от индустриального общества и массового потребления, занять нейтральную позицию и во имя науки разоблачить механизмы господства[161][162].

Трансцендентализм, рационализм, сциентизм

Поль Рикёр критически определял структурализм как «кантианство без трансцендентального субъекта»[163][164]. С этим утверждением соглашался и сам Леви-Стросс[165], называя себя «вульгарным кантианцем» и даже «гиперкантианцем»[166]. С этой точки зрения, структурализм – исследование условий возможности знания, попытка ответа на вопрос, поставленный Кантом в «Критике чистого разума». Кроме того, в своем формализме структурализм претендовал на универсальность, на выявление глобальной системы культурных и социальных явлений, сознательных и бессознательных. В структуралистском трансцендентализме не было априори, а лингвистическая модель заменила систему кантовских категорий[164].

Как пишет Декенс, структуралисты были убеждены, что человеческая структура представляет логическую или рациональную (а не иррациональную) систему, а рассудок не зависит от сферы чувственного. Структуралисты ориентировалась на лингвистические структуры, которые подчинялись собственным правилам рациональности. Леви-Стросс, формализуя антропологию, возлагал надежды на будущую информатизацию; Лакан систематизировал психоанализ по аналогии с математической аксиоматикой; Барт называл социологию социо-логией (социальной логикой), Лакан считал психоанализ психо-логией — логическими исследованиями бессознательного[167].

Декенс указывает на критическое измерение и теоретический характер, отмечая, что Фуко не случайно помещал подход Леви-Стросса в наследие Канта и Маркса[164]. Критический рационализм структуралистов претендовал на научность и истинность относительно человеческого мира. С одной стороны, понятие теории означало систему рационально связанных постулатов, способных объяснить большое количество эмпирических данных (Леви-Стросс, Лакан). По формулировке Леви-Стросса, «эмпирическое исследование обеспечивает доступ к структуре». С другой стороны, теория оказывалась имманентной практике (Фуко и особенно «теоретическая практика» Альтюссера). Второй аспект следовал из 11-го тезиса о Фейербахе. Теория не является идеологией, а имеет научный характер - марксизм у Альтюссера, лингвистика у других структуралистов. Декенс заключает, что структуралисты оставались в горизонте истины, даже если оказывались в ницшеанской перспективе[168].

Полемика

Структурализм представлял попытку объединить гуманитарные науки на основе общей методологии, полностью перестроить систему знаний (Леви-Стросс), даже преодолеть разрыв между точными и гуманитарными дисциплинами. Проект опирался на модель лингвистики как наиболее «строгой» науки, хотя положения соссюровской и постсоссюровской лингвистики часто интерпретировались весьма вольно и оригинально; иногда далеко идущие выводы делались из определения Соссюром семиологии как «общей науки, изучающей жизнь знаков в рамках жизни общества»[21]. На пике популярности движения в начале 1970-х годов обсуждение структурализма затрагивало множество областей – от математики до религиоведения, от лингвистики и семиотики до кибернетики и теории систем[169]. Успех структурализма в социальных науках был связан и с тем, что он избегал биологического или психологического редукционизма при изучении культурных и социальных феноменов[170]. Преимущества структуралистского подхода резюмировала Мэри Дуглас (1968)[171]:

Структурный анализ не редуцирует все символы к одному или двум, а предполагает абстрактное описание структурированных связей всех символов друг с другом.

Марксистские критики, например, один из первых и наиболее яростных критиков Леви-Стросса и Альтюссера Анри Лефевр[172](«Структуралистская идеология», 1971) или Касториадис, считали структурализм идеологией «господствующего класса» технократического и бюрократического государства де Голля, поскольку бюрократия «в сущности структурирующая и структурируемая». Эпистемологические предпочтения структуралистов (структура, формализм и т.д.) рассматривались как уход от проблем современности — структуралисты теоретизировали «конец истории» и отрицали историческое развитие в условиях политического тупика, угасания левого движения. По Лефевру, эта идеология целостности, стабильности и равновесия («интеллектуальная шизоидность» или «шизофрения языка») восходила к элеатам, их приверженности идее совершенного и неподвижного космоса, поклонению сферам и кругам, формам и тождеству. Позиции Лефевра развивались некоторыми англоязычными исследователями[173][174][175]. Курцвейл полагала, что структурализм был аполитичным, хотя имел широкие, не всегда явно выраженные политические импликации, предоставляя французским левым псевдополитическую теорию, которая не имела прямого отношения к марксизму, но сохраняла социалистическую ориентацию. Курцвейл характеризовала структурализм как «новый консерватизм левых»[176][177].

C марксистских позиций Джеймисон полагал, что структурализм был ограничен изучением надстройки (в «Первобытном мышлении» Леви-Стросс писал, что «надеется внести свой вклад» в теорию надстройки, «лишь едва намеченную Марксом»), а более точно — идеологии. С одной стороны, структурализм, представлял одну из первых последовательных попыток разработать философию моделей, выстроенную по аналогии с языком, поместить сознание в рамки той или иной конкретной модели, от которой сознание зависит[178]. C другой стороны, сдвиг от восприятия к моделям, от материальных объектов к духовным или культурным феноменам, привёл к тому, что разделение между базисом и надстройкой, культурой и природой, смыслом и первичным материалом, оказалось внутри феномена, хотя структурализм имлицитно сохранял понятие внешней реальности. Опора на соссюровскую модель знака усиливала идеалистические тенденции, поскольку лишала доступа к референту или «реальному миру» и, как следствие, не позволяла выйти за рамки изучения идеологии. Согласно Джеймисону, структуралисты по-разному пытались разрешить эту дилемму (теоретическая практика у Альтюссера, социальные и идеологические материалы у Барта, идея природы у Леви-Стросса): согласно одному решению, система знаков как целое всё же соответствует реальности, при несовпадении отдельных элементов; другая позиция, более позитивистская у Леви-Стросса или спинозистская у Альтюссера, предполагала «предустановленную гармонию» между структурами сознания и внешним миром[179]. Однако в конечном счете, заключал Джеймисон, структурализм, вольно и невольно, остался в плену у антиномий кантовской критической философии[163].

Мильнер, используя аналогию платоновской пещеры, заключал, что структурализм постулировал безысходность – если Платон представлял выход из пещеры иллюзий посредством философии, то для структуралистов люди — пленники мира структур, которые нельзя преодолеть ни с помощью силы мысли, ни через абсолютную случайность свободы, ни с помощью революции[180].

Большинство исследователей связывают крах структурализма в теоретическом плане, с одной стороны, с появлением генеративной грамматики Хомского, нацеленной против принятой в структурной лингвистике системной и синхронической модели языка[К 3], а с другой стороны, с критикой логоцентризма и понятия структуры у Соссюра и Леви-Стросса в работах Деррида «Письмо и различие» и «О грамматологии» (1967)[К 4][181][182]. Мильнер полагает, что публикация работы Хомского «Звуковая модель английского языка» (1968) ознаменовала не только завершение структурной лингвистики, но и структуралистской программы в целом.. В 1982 году Д. Белл констатировал, что структурализм за прошедшее десятилетие превратился из авангардного течения в «широкий поток», затронувший практически все гуманитарные и социальные науки; в то же время, для Э. Гидденса (1987) структурализм (как и постструктурализм) являлся устаревшей традицией мысли[183].

Как писал Коз, «мегаломания» некоторых версий структурализма способствовала его восприятию как мировоззрения абсолюта, истоков и центра (хотя децентрация вполне совместима со структурализмом), что заставило некоторых его представителей отвергнуть структурализм[184].

Начатая Леви-Строссом концептуализация структуры позволила социальным ученым окончательно преодолеть субстанциональный органицизм XIX века (наследие Спенсера, Шеффле и Дюркгейма) и позднее уйти от структурного функционализма (Парсонс), который доминировал в англо-американской науке в середине XX века; в начале 1980-х годов идеи Леви-Стросса были интегрированы в постклассическую социальную теорию Э. Гидденсом, автором влиятельной теории структурации[170].

Критика Деррида

Жак Деррида

Главным «могильщиком» структурализма был Деррида, чьи работы представляли, по оценке Гидденса, наиболее проработанный вариант перехода от структурализма к постструктурализму. Деррида указал на противоречия или апории в проектах Соссюра, Леви-Стросса и Фуко. Критика структурализма была частью более обширной программы критики западной «метафизики присутствия» и велась «изнутри» структурализма. Деррида довел до логического завершения соссюровскую идею (развитую Якобсоном) о конститутивной природе различия. Деконструкция поставила крест на научных или системных амбициях структуралистов, показав неприменимость бинарных оппозиций к описанию феноменов культуры[185][186][187].

В структурализме системы рассматривались в пространственных терминах - все последовательные элементы существуют одновременно. Однако, согласно Деррида, подобные вневременные модели суть иллюзия. Деррида ввел темпоральный элемент, превратив соссюровское различие в «различание» - бесконечную отсрочку или откладывание. Время и язык структурно идентичны, темпоральность, понимаемая как становление, а не как история, неотделима от природы означиваний. Языковые структуры всегда порождаются предшествующими событиями, последние сами детерминированы структурами, среди которых невозможно найти изначальную. Каждое последующее означаемое есть также и означающее, и так до бесконечности. Процесс отсылок от знака к знаку никогда не прекращается, поскольку нет выхода из знаковой системы. Для Деррида представления о том, что смыслы предшествуют их выражению в языке, являются нонсенсом и идеализмом, поскольку нет смысла, который нельзя сформулировать. Существует лишь «след» - парадоксальная структура постоянных отсылок, предшествующих любой сущности[188][189][190]. Согласно Деррида[191]:

...ни один элемент не может функционировать как знак, не отсылая к какому-то другому элементу, который, в свою очередь, не остается просто присутствующим. Благодаря такой сцепленности каждый «элемент» — фонема или графема — конституируется на основе отпечатывающегося на нем следа других элементов цепочки или системы… Ничто, ни в элементах, ни в системе, нигде, никогда не выступает просто присутствующим или отсутствующим.

Для Деррида проект Леви-Стросса был невыполним, его исследования дописьменных культур парадоксально являлись формой западного «логоцентризма». Соссюр сумел подвергнуть критике «метафизику присутствия», поскольку осознал произвольную природу знака и негативность системы языка, но не смог преодолеть логоцентризм западной метафизики - «отсутствие целого» в его работах остается ностальгией по присутствию. В соссюровской концепции знака означающее обеспечивает доступ к означаемому и подчиняется понятию сообщаемого смысла; приоритет смысла влечет первенство речи - как естественной, непосредственной коммуникации, в которой совмещаются и форма, и смысл - над письмом, представляемым как искусственная и искаженная репрезентация речи. Деррида перевернул дихотомию в пользу означающего и письма: отсутствие и отсрочка вписаны в сущность письма, как условия любого означивания. Как отмечал Гидденс, письмо и речь понимались не буквально, «письмо» - это процесс темпорального расположения и повторения означивания. В письме наиболее явно проявляется различие, более ясно, чем в речи, можно увидеть относительность означиваний во времени и в пространстве[192][193].

Комментарии

  1. ↑ Блумфилд считал вопрос о связи языка и мышления псевдопроблемой.
  2. ↑ Структура не является понятием, правилом или законом, ни простым способом интерпретации. Как отмечает Декенс, Леви-Стросс избегал позитивного онтологического определения, обращаясь к марксистским и фрейдистским моделям[98]. Комментаторы часто трактовали структуру как первичный «строительный блок» культурной системы в смысле Парсонса и Гирца или как «идеи» Вебера. Как отмечает Лизардо, Леви-Стросс иногда сближал структуру с набором коллективных когнитивных схем, однако не сводил её к социальной и культурной норме[99].
  3. ↑ Мильнер, Досс, Шис и Пюэш.
  4. ↑ Досс, Павел, Каллер.

Примечания

  1. ↑ Sturrock, 2003, p. 19.
  2. 1 2 Léon, 2013, p. 1.
  3. ↑ Sturrock, 2003, pp. 22—23.
  4. ↑ Puech, 2013, p. 1.
  5. 1 2 3 4 5 Léon, 2013, p. 4.
  6. ↑ Dosse, 1997, p. 43.
  7. ↑ Sapiro, 2016, p. 133.
  8. ↑ Sapiro, 2016, p. 135.
  9. ↑ Caws, 1991, pp. 1—2, 169.
  10. 1 2 3 Léon, 2013, pp. 1—2.
  11. ↑ Pavel, 2001, pp. 5—6.
  12. ↑ Giddens, 1988, p. 196.
  13. 1 2 Léon, 2013, p. 2.
  14. 1 2 Angermuller, 2015, pp. 1—2.
  15. ↑ Jackson, 2014, p. XIV.
  16. ↑ Léon, 2013, p. 5.
  17. ↑ Milner, 2008, pp. 7—10.
  18. ↑ Pavel, 2001, pp. 4—5.
  19. ↑ Puech, 2013, pp. 4—5.
  20. ↑ Dekens, 2015, p. 21.
  21. 1 2 Puech, 2013, p. 2.
  22. 1 2 3 Joseph, 2001, p. 1882.
  23. ↑ Léon, 2013, p. 6.
  24. 1 2 Dosse, 1997, p. xxii.
  25. ↑ Léon, 2013, p. 15.
  26. ↑ Caws, 1991, pp. 43—45.
  27. ↑ Joseph, 2001, p. 1881.
  28. ↑ Léon, 2013, pp. 3, 5.
  29. ↑ Léon, 2013, p. 17.
  30. ↑ Jackson, 2014, p. 113.
  31. 1 2 Caws, 1991, p. 11.
  32. 1 2 Dekens, 2015, pp. 13—14.
  33. 1 2 Léon, 2013, p. 3.
  34. ↑ Dosse, 1997, pp. 158—162.
  35. ↑ Léon, 2013, pp. 2—3.
  36. ↑ Dekens, 2015, p. 12.
  37. ↑ Sapiro, 2016, p. 132.
  38. ↑ Dosse, 1997, pp. 173—176.
  39. ↑ Dekens, 2015, pp. 12—13.
  40. ↑ Angermuller, 2015, p. 22.
  41. 1 2 Léon, 2013, pp. 3—4.
  42. ↑ Angermuller, 2015, p. 21.
  43. ↑ Kurzweil, 2017, p. XIII.
  44. ↑ Caws, 1991, p. 14.
  45. ↑ Kurzweil, 2017, p. X.
  46. ↑ Caws, 1991, p. 55.
  47. 1 2 3 Gouarné, 2015.
  48. ↑ Angermuller, 2015, pp. 12—13, 24, 38, 58—59, 69.
  49. ↑ Angermuller, 2015, pp. vii, 2, 35, 60—61, 65—70.
  50. ↑ Sturrock, 2003, p. 36.
  51. ↑ Joseph, 2001, p. 1883.
  52. ↑ Milner, 2008, pp. 39, 43.
  53. ↑ Joseph, 2001, p. 1884.
  54. ↑ Dosse, 1997, pp. 44—51.
  55. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 Universalis, 2015.
  56. 1 2 Joseph, 2001, pp. 1883—1884.
  57. ↑ Giddens, 1988, p. 200.
  58. ↑ Joseph, 2001, pp. 1884—1885.
  59. ↑ Sturrock, 2003, p. 35.
  60. ↑ Dosse, 1997, p. 51.
  61. ↑ Puech, 2013, pp. 2–4.
  62. ↑ Jackson, 2014, pp. 104–105.
  63. ↑ Caws, 1991, p. 97.
  64. ↑ Léon, 2013, pp. 11—12.
  65. 1 2 Caws, 1991, p. 46.
  66. 1 2 Joseph, 2001, pp. 1898—1899.
  67. ↑ Léon, 2013, p. 13.
  68. ↑ Dosse, 1997, pp. 54, 57.
  69. ↑ Caws, 1991, pp. 85, 94.
  70. ↑ Joseph, 2001, p. 1885.
  71. ↑ Dosse, 1997, pp. 52—53.
  72. ↑ Milner, 2008, pp. 184—185.
  73. ↑ Caws, 1991, p. 94.
  74. ↑ Dosse, 1997, pp. 47, 57.
  75. ↑ Caws, 1991, pp. 84—88, 93.
  76. 1 2 Joseph, 2001, p. 1887.
  77. ↑ Joseph, 2001, p. 1887—1888.
  78. ↑ Caws, 1991, pp. 92—93.
  79. ↑ Sturrock, 2003, pp. 29—30.
  80. ↑ Caws, 1991, pp. 46, 96.
  81. ↑ Joseph, 2001, p. 1899.
  82. ↑ Léon, 2013, pp. 6—7.
  83. ↑ Dosse, 1997, pp. 16—21.
  84. ↑ Dosse, 1997, p. 16.
  85. ↑ Kurzweil, 2017, p. 49.
  86. ↑ Joseph, 2001, p. 1890.
  87. ↑ Kurzweil, 2017, p. 46.
  88. ↑ Dosse, 1997, pp. 27—28.
  89. 1 2 3 Joseph, 2001, p. 1891.
  90. ↑ Dosse, 1997, p. 24.
  91. ↑ Kurzweil, 2017, pp. 41—46.
  92. ↑ Léon, 2013, p. 7.
  93. ↑ Jackson, 2014, pp. 85—86.
  94. ↑ Dekens, 2015, p. 22.
  95. ↑ Dekens, 2015, pp. 89, 92.
  96. ↑ Lizardo, 2010, p. 656.
  97. ↑ Dekens, 2015, p. 89.
  98. ↑ Dekens, 2015, pp. 92—93..
  99. ↑ Lizardo, 2010, pp. 657—660.
  100. ↑ Caws, 1991, p. 142.
  101. ↑ Lizardo, 2010, pp. 655—661.
  102. ↑ Dosse, 1997, p. 229.
  103. ↑ Dekens, 2015, pp. 88—93.
  104. ↑ Dekens, 2015, pp. 93—94.
  105. ↑ Kurzweil, 2017, pp. 49—50.
  106. ↑ Kurzweil, 2017, pp. 38—39, 47, 50.
  107. ↑ Dekens, 2015, p. 78.
  108. ↑ Dosse, 1997, pp. 235—236.
  109. ↑ Dekens, 2015, p. 94.
  110. ↑ Kurzweil, 2017, pp. 55—56.
  111. ↑ Jackson, 2014, pp. 83, 120.
  112. ↑ Léon, 2013, pp. 7—9.
  113. ↑ Kurzweil, 2017, p. 42.
  114. ↑ Léon, 2013, pp. 8—9.
  115. ↑ Kurzweil, 2017, pp. 52—53.
  116. ↑ Kurzweil, 2017, p. 54.
  117. ↑ Dosse, 1997, p. 21.
  118. ↑ Dosse, 1997, pp. 93—94, 101—105, 110—111, 117.
  119. ↑ Kurzweil, 2017, pp. 182, 185, 190.
  120. ↑ Dekens, 2015, p. 46.
  121. ↑ Sturrock, 2003, pp. 94, 145.
  122. ↑ Milner, 2008, pp. 196—197, 204.
  123. ↑ Dosse, 1997, p. 101.
  124. ↑ Caws, 1991, p. 30.
  125. ↑ Dosse, 1997, pp. 94, 106.
  126. ↑ Dekens, 2015, p. 72.
  127. ↑ Kurzweil, 2017, pp. 187—188, 192.
  128. ↑ Dekens, 2015, pp. 70—72, 98—99.
  129. ↑ Dosse, 1997, pp. 119—121.
  130. ↑ Milner, 2008, pp. 200—202, 216, 220.
  131. ↑ Dosse, 1997, pp. 104—108.
  132. ↑ Dekens, 2015, pp. 72, 103.
  133. ↑ Dosse, 1997, pp. 104—105, 120.
  134. ↑ Milner, 2008, pp. 197, 202.
  135. ↑ Caws, 1991, p. 31.
  136. ↑ Parodi, 2004, p. 120.
  137. ↑ Dosse, 1997, pp. 106, 108, 120—121.
  138. ↑ Milner, 2008, pp. 227—229.
  139. ↑ Dekens, 2015, p. 70.
  140. ↑ Caws, 1991, pp. 30—31.
  141. ↑ Joseph, 2001, p. 1896.
  142. ↑ Parodi, 2004, pp. 118—119, 124—125, 121, 129.
  143. ↑ Dekens, 2015, pp. 98—99.
  144. ↑ Culler, 2002, pp. viii,1—2, 66.
  145. ↑ Joseph, 2001, p. 1893.
  146. ↑ Culler, 2002, pp. 1—3, 65.
  147. ↑ Kurzweil, 2017, p. 209.
  148. ↑ Milner, 2008, pp. 168—169.
  149. ↑ Dosse, 1997, pp. 74—77.
  150. ↑ Sturrock, 2003, pp. 89—91.
  151. ↑ Culler, 2002, pp. 57, 59,65—66.
  152. ↑ Dosse, 1997, pp. 207—209.
  153. ↑ Dekens, 2015, p. 29.
  154. ↑ Dosse, 1997, pp. 205—206.
  155. ↑ Milner, 2008, pp. 163, 171—173.
  156. ↑ Culler, 2002, pp. 59–62.
  157. ↑ Dosse, 1997, pp. 216—217.
  158. ↑ Milner, 2008, p. 175.
  159. ↑ Kurzweil, 2017, p. 212.
  160. ↑ Sturrock, 2003, p. 83.
  161. ↑ Dosse, 1997, pp. 77, 208—209.
  162. ↑ Milner, 2008, pp. 165—166.
  163. 1 2 Jameson, 1974, p. 214.
  164. 1 2 3 Dekens, 2015, p. 27.
  165. ↑ Jackson, 2014, p. 94.
  166. ↑ Dekens, 2015, p. 30.
  167. ↑ Dekens, 2015, p. 28.
  168. ↑ Dekens, 2015, pp. 27, 34—36.
  169. ↑ Sapiro, 2016, pp. 133—134.
  170. 1 2 Lizardo, 2010, pp. 652—653.
  171. ↑ Lizardo, 2010, p. 652.
  172. ↑ Kurzweil, 2017, p. 92.
  173. ↑ Dosse, 1997, pp. 163, 357—358.
  174. ↑ Sapiro, 2016, pp. 136—137.
  175. ↑ Dragan, 2012, p. 128.
  176. ↑ Sapiro, 2016, p. 136.
  177. ↑ Kurzweil, 2017, pp. 3—4.
  178. ↑ Jameson, 1974, pp. 101—102.
  179. ↑ Jameson, 1974, pp. 105—110.
  180. ↑ Dekens, 2015, p. 11.
  181. ↑ Léon, 2013, pp. 13, 17.
  182. ↑ Dekens, 2015, p. 8.
  183. ↑ Giddens, 1988, p. 195.
  184. ↑ Caws, 1991, p. 159.
  185. ↑ Sturrock, 2003, pp. 122—124.
  186. ↑ Giddens, 1988, pp. 202, 204.
  187. ↑ Culler, 1985, pp. 28, 219—221.
  188. ↑ Culler, 1985, pp. 95—99.
  189. ↑ Giddens, 1988, pp. 202—203, 212—213.
  190. ↑ Sturrock, 2003, pp. 123—125.
  191. ↑ Giddens, 1988, p. 208.
  192. ↑ Culler, 1985, pp. 99—100.
  193. ↑ Giddens, 1988, pp. 202—203, 208.

Литература

  • Основные направления структурализма. М., 1964
  • Апресян Ю. Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. М., 1966
  • Сапаров М.А. "Три структурализма" и структура произведения искусства//Вопросы литературы, 1967, №1.
  • Звегинцев В. А. Язык и лингвистическая теория. М., 1973
  • Структурализм: «за» и «против». М., 1975
  • Ревзин И. И. Современная структурная лингвистика. М., 1977
  • Строение фильма. М., 1985
  • Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1985
  • Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989
  • Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996
  • Эко У. Отсутствующая структура. М., 1998
  • Алпатов В. М. История лингвистических учений. М., 1998
  • Тодоров Ц. Теории символа. М., 1999
  • Angermuller, Johannes. Why There Is No Poststructuralism in France. The Making of An Intellectual Generation.. — L., etc.: Bloomsbury, 2015. — ISBN 978-1-4742-2631-8.
  • Caws, Peter. Structuralism: the art of the intelligible. — N.J., L.: Humanities Press International, 1991. — ISBN 0391036866.
  • Culler, Jonathan. Barthes: A Very Short Introduction. — Oxford: Oxford University Press, 2002. — ISBN 0192801597.
  • Culler, Jonathan. On Deconstruction.Theory and Criticism after Structuralism. — Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1985. — ISBN 0801492017.
  • Culler, Jonathan. Structuralist Poetics: Structuralism, Linguistics and the Study of Literature. — L., N.Y.: Routledge, 2002. — ISBN 0415289890.
  • Dekens, Olivier. Le Structuralisme. — P.: Armand Colin, 2015. — ISBN 978-2-200-60085-3.
  • Dosse, François. History of Structuralism. Volume I: The Rising Sign, 1945—1966. — L., Minneapolis: University of Minnesota Press, 1997. — ISBN 0-8166-2239-6.
  • Dosse, François. History of Structuralism. Volume 2: The Sign Sets, 1967—Present. — L., Minneapolis: University of Minnesota Press, 1998. — ISBN 0-8166-2239-6.
  • Dragan, Simona. Le destin d’un mouvement: le structuralisme // Alkemie. Revue semestrielle de littérature et philosophie. — 2012. — № 10. — P. 125—133.
  • Giddens, Anthony. Structuralism, Post-structuralism and the Production of Culture // Social Theory Today / A. Giddens, J. H. Turner(eds.). — Stanford: Stanford University Press, 1988. — P. 195—223. — ISBN 9780804715140.
  • Gouarné, Isabelle. Le champ de la théorie. Essor et déclin du structuralisme en France, J. Angermuller // Sociologie du travail. — 2015. — Vol. 57, № 2. — P. 261—263.
  • Jackson, Leonard. The Poverty of Structuralism: Literature and Structuralist Theory. — L., N.Y.: Routledge, 2014. — ISBN 0582066964.
  • Jameson, Fredric. The Prison-House of Language: A Critical Account of Structuralism and Russian Formalism. — Princeton: Princeton University Press, 1974. — ISBN 0691013160.
  • Joseph, John E. The Exportation of Structuralist Ideas from Linguistics to Other Fields: An Overview // History of the Language Sciences: An International Handbook on the Evolution of the Study of Language from the Beginnings to the Present / S. Auroux, E. F. K. Koerner, H.-J. Niederehe, K. Versteegh (eds.). — Berlin, N. Y.: Walter de Gruyter, 2001. — Vol. 2. — P. 1880—1908.
  • Kurzweil, Edith. The Age of Structuralism: From Levi-Strauss to Foucault / with a new introduction by the author. — L., N.Y.: Routledge, 2017. — ISBN 9781351305846.
  • Léon, Jacqueline. Historiographie du structuralisme généralisé. Etude comparative // Les dossiers de HEL [supplément électronique à la revue Histoire Epistémologie Langage]. — P.: SHESL, 2013. — № 3.
  • Léon, Jacqueline. Chomsky et le structuralisme. Mise en perspective continuiste d’un débat revisité // Résonances des structuralismes / Jean-François Bert, Jérôme Lamy (dir.). — P.: Archives contemporaines, 2016. — P. 21—31. — ISBN 9782813002433.
  • Lizardo, Omar. Beyond the antinomies of structure: Levi-Strauss, Giddens, Bourdieu, and Sewell // Theory and Society. — Springer, 2010. — № 6. — P. 651—688.
  • Milner, Jean-Claude. Le Périple structural. Figures et paradigme. — Verdier, 2008. — ISBN 978-2-86432-532-1.
  • Parodi, Maxime. La modernité manquée du structuralisme. — P.: PUF, 2004. — (Sociologies). — ISBN 2130543057.
  • Sapiro, Gisèle; Dumon, Lucile. La diffusion internationale du structuralisme: entre appropriation et rejet // Résonances des structuralismes / Jean-François Bert, Jérôme Lamy (dir.). — P.: Archives contemporaines, 2016. — P. 123—138. — ISBN 9782813002433.
  • Pavel, Thomas G. The Spell of Language: Poststructuralism and Speculation. — L., Chicago: University of Chicago Press, 2001. — ISBN 0226650677.
  • Puech, Christian. Présentation du dossier: Est-il temps de faire l’histoire des structuralismes. // Les dossiers de HEL [supplément électronique à la revue Histoire Epistémologie Langage]. — P.: SHESL, 2013. — № 3. — P. 1—12.
  • Puech, Christian; Сhiss, Jean-Louis. Le structuralisme linguistique // Structuralisme. — Les Grands Articles. — Encyclopaedia Universalis, 2015. — ISBN 9782852297654.
  • Rabaté, Jean-Michel. Introduction 2003: Are you History? // Structuralism. — Oxford, etc.: Blackwell Publishing, 2003. — P. 1—16.
  • Sturrock, John. Structuralism / with a new introduction by Jean-Michel Rabaté. — Oxford, etc.: Blackwell Publishing, 2003. — ISBN 0-631-23238-9.

Ссылки

Данная страница на сайте WikiSort.ru содержит текст со страницы сайта "Википедия".

Если Вы хотите её отредактировать, то можете сделать это на странице редактирования в Википедии.

Если сделанные Вами правки не будут кем-нибудь удалены, то через несколько дней они появятся на сайте WikiSort.ru .



Текст в блоке "Читать" взят с сайта "Википедия" и доступен по лицензии Creative Commons Attribution-ShareAlike; в отдельных случаях могут действовать дополнительные условия.

Другой контент может иметь иную лицензию. Перед использованием материалов сайта WikiSort.ru внимательно изучите правила лицензирования конкретных элементов наполнения сайта.

2019-2024
WikiSort.ru - проект по пересортировке и дополнению контента Википедии