WikiSort.ru - Не сортированное

XIX век

Впервые назвал Россию «тюрьмой» французский аристократ и писатель Астольф де Кюстин, посетивший Российскую империю в 1839 году по приглашению императора Николая I. В силу своих политических убеждений (консерватизм, монархизм и клерикализм)^[5] был очень доброжелательно принят при русском дворе и в высших кругах российского общества. Его путевые заметки^[6] были впервые изданы в Париже в 1843 году под названием «Россия в 1839 году», вызвав шквал критики и противоречивую реакцию в среде российской интеллигенции^[7], как среди западников, так и среди славянофилов^[6][8].

Астольф де Кюстин описывает Россию середины XIX века как страну контрастов, «искусно и красочно переплетая благоговейный восторг и язвительный сарказм»^[6]. Среди критических замечаний общего плана о российской показушности, произволе властей^[9], несовершенствах судебной системы^[10] и т. д. де Кюстин подчёркивает незавидное положение всех народов, находящихся под властью российского императора, включая русский, и отсутствие в России гражданского общества^[8]. Только оно, по мнению автора, вместе с независимым общественным мнением способно противостоять воле монарха, который по своей необъятной власти почти сопоставим с азиатскими владыками^[11].

…Сколь ни необъятна эта империя, она не что иное, как тюрьма, ключ от которой хранится у императора…^[12]

Оригинальный текст (фр.)

Cet empire, tout immense qu'il est, n'est qu'une prison dont l'empereur tient la clef.^[13]

А сам русский самодержец был удостоен звания «тюремщика одной трети земного шара»:

…Теперь для меня нет больше сомнений и колебаний, я составил себе суждение об императоре Николае. Это человек с характером и волей — иначе он не мог бы стать тюремщиком одной трети земного шара, — но ему совершенно чуждо великодушие…^[14]

Оригинальный текст (фр.)

Plus d'hésitation, plus d'incertitude; pour moi l'Empereur Nicolas est enfin jugé... C'est un homme de caractère et de volonté, il en faut pour se constituer le geôlier d'un tiers du globe mais il manque de magnanimité.^[15]

По утверждению американского публициста Гари Берковича выражение «тюрьма народов» по отношению к Российской империи получило широкое распространение в среде «просвещённых людей» XIX века^[16].

XX век

В современном виде авторство фразы принадлежит Владимиру Ленину. Рассуждая о причинах недовольства царской властью и о её методах управления страной, в выражении «тюрьма народов» Ленин сделал упор на угнетении нерусских народностей. Впервые выражение было употреблено им в 1914 году^[17][18][19].

Запрещение чествования Шевченко было такой превосходной, великолепной, на редкость счастливой и удачной мерой с точки зрения агитации против правительства, что лучшей агитации и представить себе нельзя. Я думаю, все наши лучшие социал-демократические агитаторы против правительства никогда не достигли бы в такое короткое время таких головокружительных успехов, каких достигла в противоправительственном смысле эта мера. После этой меры миллионы и миллионы «обывателей» стали превращаться в сознательных граждан и убеждаться в правильности того изречения, что Россия есть «тюрьма народов».

— Ленин В. И. К вопросу о национальной политике (проект речи для депутата IV Государственной Думы Г. И. Петровского).

Нам, представителям великодержавной нации крайнего востока Европы и доброй доли Азии, неприлично было бы забывать о громадном значении национального вопроса; — особенно в такой стране, которую справедливо называют «тюрьмой народов»…

— Ленин В. И. О национальной гордости великороссов // газета «Социал-демократ» №35. 12 декабря 1914г.

В другом высказывании Лениным отмечалась классовая сторона явления:

Даже очень отставшая в хозяйственном отношении Россия показала на поведении польской, латышской и армянской буржуазии, что не только военная стража удерживает народы в этой «тюрьме народов», но и потребности капиталистической экспансии, для которой громадная территория является блестящей почвой для развития.

— Ленин В.И. Революционный пролетариат и право наций на самоопределение // Полное собрание сочинений. Том 27. — С. 67.

В дальнейшем тезис использовался в политической борьбе революционеров за коренные преобразования в стране^[20][21].

Как утверждает историк Михаил Геллер, примерно в середине 1930-х годов в ходе общего пересмотра в СССР исторического наследия в официальной советской историографии тезис «Россия — тюрьма народов» была заменён на тезис «царизм — тюрьма народов»^[22].

Российский историк Вадим Трепавлов отмечал, что «в советской идеологии и соответственно в исторической науке целенаправленно культивировалось представление о Российской империи как поистине „проклятом прошлом“ — самодержавно-крепостнической деспотии, мрачной обители тирании и реакции, тюрьме народов и т. п.»^[23].

XXI век

По мнению профессора-филолога Васильева в начале XXI века данный стереотип нашёл широкое практическое применение в области политтехнологий, куда он был внедрён в связке с идеей так называемого свободного мира (под которым подразумеваются западные страны). В этом контексте он обыгрывается как яркая метафора для формирования в общественном сознании нужных смысловых клише^[3]. По заключению сотрудников Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования в современных реалиях термин «тюрьма народов» выступает как средство информационной войны^[24] для обострения межэтнических отношений в Российской Федерации. Доктор филологических наук Сковородников поставил понятие «тюрьма народов» в разряд идеологических инструментов с отрицательной коннотацией, которые используются как словесные ярлыки для манипуляции массовым сознанием^[25]. Ведущий научный сотрудник Центра истории русского феодализма Института российской истории РАН кандидат исторических наук Николай Никитин также оценивает данный термин скорее как политический инструмент, чем историческое явление^[1]. Профессор МГУ Алексей Никишенков оценил тезис о «России — тюрьме народов», как элемент современной мифологии радикально-социалистического толка, которая была навеяна благодаря западному влиянию^[26]. Схожего мнения придерживается кандидат философских наук Лиля Сабирова, которая отнесла выражение «тюрьма народов» в разряд западных мифов, поставив его в один ряд с такими фальсификациями, как завещание Петра Великого^[27].

Критика

Ряд российских историков оспаривали тезис об угнетении нерусских народов в царской России. Василий Ключевский отмечал, что ряд мер, осуществлённых Россией на национальных окраинах к началу царствования Николая I (освобождение крестьян Прибалтики от крепостной зависимости, придание привилегированного статуса Финляндии и Польше и т. д.), мог свидетельствовать скорее о дискриминации коренного населения России, чем о дискриминации и угнетении национальных меньшинств^[28]. Как образно писал филолог и публицист Вадим Кожинов, если дореволюционную Россию её противники называли «тюрьмой народов», то западные страны в таком случае следовало бы считать «кладбищами народов»^[29][30]. Вячеслав Михайлов, рассматривая использование термина «тюрьма народов» в контексте межэтнических отношений, на основе анализа статистических данных делает вывод, что положение окраинных (нерусских) народов Российской империи было гораздо лучше, чем положение жителей центральных, населённых преимущественно русскими, губерний^[31].

Более взвешенно писал Георгий Федотов^[32]:

Именно Польше Российская Империя обязана своей славой «тюрьмы народов».

Была ли эта репутация заслуженной? В такой же мере, как и другими европейскими Империями. Ценой эксплуатации и угнетения они несли в дикий или варварский мир семена высшей культуры. Издеваться над этим смеет только тот, кто исключает сам себя из наследия эллинистического мира. Для России вопрос осложняется культурным различием ее западных и восточных окраин. Вдоль западной границы русская администрация имела дело с более цивилизованными народностями, чем господствующая нация. Оттого, при всей мягкости ее режима в Финляндии и Прибалтике, он ощущался как гнет. Русским культуртрегерам здесь нечего было делать. Для Польши Россия была действительно тюрьмой, для евреев гетто. Эти два народа Империя придавила всей своей тяжестью. Но на Востоке, при всей грубости русского управления, культурная миссия России бесспорна. Угнетаемые и разоряемые сибирские инородцы, поскольку они выживали — а они выживали, — вливались в русскую народность, отчасти в русскую интеллигенцию. В странах ислама, привыкших к деспотизму местных эмиров и ханов, русские самодуры и взяточники были не страшны. В России никого не сажали на кол, как сажали в Хиве и Бухаре. В самих приемах русской власти, в ее патриархальном деспотизме, было нечто родственное государственной школе Востока, но смягченное, гуманизированное. И у русских не было того высокомерного сознания высшей расы, которое губило плоды просвещенной и гуманной английской администрации в Индии. Русские не только легко общались, но и сливались кровью со своими подданными, открывая их аристократии доступ к военной и административной карьере. Общий баланс, вероятно, положительный, как и прочих Империй Европы.