WikiSort.ru - Не сортированное

Литературное молчание

Растянувшийся на десятилетия творческий простой Олеши, который после «Зависти» (1927) не создал ни одного крупного произведения, стал поводом для появления в истории литературы понятия «писательское молчание». О его причинах критики и коллеги по цеху высказывались по-разному. Исай Рахтанов вспоминал, что после Первого съезда советских писателей (на котором речь Олеши не раз прерывалась аплодисментами^[2]) Александр Фадеев говорил молодому прозаику: «Мы всё для тебя сделаем, Юра, только пиши»^[3]. Но писать в тех условиях Олеша так и не смог^[4]:

Он не смог приспособить свой Божий дар к требованиям времени и превратиться, допустим, в Панфёрова, Корнейчука или Всеволода Вишневского.

Журналист Евгений Голубовский предлагал вчитаться в речь Олеши на съезде, чтобы понять, что означало для этого «блестящего стилиста» столкновение с миром колбасников, им же описанным в «Зависти»^[5].

Поэт Константин Ваншенкин сравнивал Олешу с Михаилом Светловым, который точно так же «не смог надолго вписаться в литературную жизнь», и противопоставлял им обоим Валентина Катаева, сумевшего «талантливо приспособиться к запросам времени»^[6]. Другое сравнение — с Фаиной Раневской — сделал Владимир Кантор; по мнению литературоведа, история писателя и актрисы — это трагедия людей «почти сломленных», но всё же сохранивших себя^[7]:

Когда он перестал писать романы, он всё же пытался отстаивать себя, своё мастерство, как гурман, фиксируя свои мысли, наблюдения, образы, замечая при этом, что в нём ворочаются осколки разрушенного титана. Фиксируя ни для кого. Для себя.

Судьба рукописи

По свидетельству драматурга Александра Гладкова, в мае 1958 года Олеша в разговоре с ним упомянул, что хочет выпустить новую книгу, которая будет озаглавлена «Слова, слова, слова…»^[8] О том же самом названии говорил журналист Исаак Глан, уточнявший, что в заголовке будет зафиксирован ответ Гамлета на вопрос Полония^[9].

Другой вариант присутствует в книге Валентина Катаева «Алмазный мой венец»: писатель утверждал, что Олеша (Ключик) намеревался назвать своё последнее произведение «Книгой прощания», но «не назвал, потому что просто не успел»^[10].

Книга создавалась в течение многих лет, страницы накапливались, но автор никак не мог поставить точку и сдать рукопись машинистке^[11]. Когда врачи сообщили о болезни писателя, введя строгие ограничения на курение и алкоголь, поэт Лев Озеров встретил на улице «респектабельного Олешу»: трезвого, угрюмого, в новой шляпе. В ходе недолгого разговора писатель рассказал о своих ближайших планах: за отпущенный земной срок ему хотелось бы встретиться с Чарли Чаплином, побывать в музее восковых фигур и дописать свою последнюю книгу^[12].

Точку в незавершённой рукописи поставила смерть. После ухода Олеши остался огромный архив, который разбирали и систематизировали вдова писателя Ольга Суок, литературоведы Михаил Громов и Виктор Шкловский^[13]:

Мы разбирали по сортам бумаги, по машинкам, по пожелтелости листов. Нашли планы. И вот книга лежала готовой на столе, сложилась в папке, а потом в книге.

Публикации

Первые фрагменты будущей книги были опубликованы в 1956 году в альманахе «Литературная Москва» под заглавием «Из литературных дневников». Сначала идут заметки о литературе и литераторах, затем — раздел «Ни дня без строчки», включающий 24 пронумерованных отрывка. Этот раздел построен автором иначе, чем первая часть, — в нём рассуждения о литературе чередуются с личными воспоминаниями и бытовыми зарисовками. Публикация снабжена указанием на то, что записи сделаны в 1954—1956 годах^[14].

В том же году вышла последняя прижизненная книга Олеши «Избранные сочинения». В неё включен раздел «Воспоминания, статьи, из записных книжек». Последняя часть повторяет структуру публикации в альманахе «Литературная Москва», однако количество текстов увеличено. Внутри общего раздела выделен подраздел «Из записных книжек 1954—1956», а внутри него — «Заметки, замыслы, планы» и «Из записей „Ни дня без строчки“»^[15].

Новые фрагменты будущей книги публиковались под общим названием «Ни дня без строчки» в периодике следующие 5 лет после смерти Олеши: «Литература и жизнь» (1960, 13 мая)^[16], «Литературная газета» (1960, 4 октября)^[17], «Учительская газета» (1961, 3 июня)^[18], «Советский цирк» (1961, № 6)^[19], «Октябрь» (1961, № 7—8)^[20],^[21], «Литературная Россия» (1963, 1 января)^[22], «Вопросы литературы» (1964, № 2)^[23], «Наука и религия» (1965, № 1)^[24].

В 1965 году выходит отдельная книга «Ни дня без строчки» под редакцией М. П. Громова и с предисловием В. Б. Шкловского. В предисловии впервые появляется слово «роман» применительно к записям Олеши. В книгу входят все фрагменты, опубликованные ранее, они дополнены новыми отрывками. Отрывки организованы хронологически: сначала идут записи о детстве, затем о юношеских годах и так далее^[25].

В 1974 году был выпущен сборник «Избранное», включавший в себя новую редакцию под сходным названием «Ни дня без строчки: Воспоминания и размышления». В дальнейшем переиздавался именно этот вариант текста, однако уже без указания на редактуру Громова^[26].

В 1999 году В. В. Гудкова выпустила под заголовком «Книга прощания» новую редакцию, включающую большое количество ранее не публиковавшихся материалов. Записи Олеши представлены здесь как дневники: они упорядочены хронологически, то есть датированные отрывки выстроены по порядку, а не датированые отнесены к тому периоду, который в них описан. Это наиболее полное издание поздних рукописей Олеши^[27].

В 2013 году вышла новая версия книги под названием «Прощание с миром: из груды папок» в редакции Б. Я. Ямпольского, подготовленной ещё в 1970-е годы. Составитель, опираясь на издания 1965 и 1974 годов, указывает на нестыковки в компоновке отрывков, произвольность редакторских решений и предлагает свой вариант композиции^[28].

Жанр и форма

Новаторство Олеши, по мнению исследователей, заключается в том, что он создал новый жанр — метафорическую мозаику. В «Ни дня без строчки» миниатюрные зарисовки, объединённые сюжетом, легко сцепляют время и пространство^[10]; эта новая форма позволила автору чувствовать себя совершенно свободным^[29].

Несмотря на незавершённость книги, в ней присутствует цельность, считал писатель Лев Славин. По его мнению, некоторые из миниатюр — «Маска», «Девочка-акробат», «Костёл» — можно назвать литературными шедеврами. Писатель, подробнейшим образом рассматривая движение времени, сумел «превратить макромир в микромир»^[30]. Художник Александр Тышлер сравнил миниатюры Олеши с лоскутками, из которых впоследствии сложился «удивительный ковёр»^[31]; Лев Озеров увидел в книге расколовшееся на кусочки большое зеркало, а в каждом из его фрагментов — «чудесную частицу эпоса Олеши»^[12].

Своё объяснение того, почему длинный, «протяжённый» роман был чужд Олеше, а фрагментарность стала его творческим почерком, дал поэт Иосиф Бродский^[1][32]:

Фрагментарность — это совершенно естественный принцип, присутствующий в сознании любого поэта. Это принцип коллажа или монтажа, если угодно. Протяженная форма — это то, чего поэт просто по своему темпераменту не выносит.

Фрагментарное письмо, ставшее основой книги, привело к тому, что писатель открыл в себе «тайное желание привести каждую из фраз к метафоре»^[33].

Стиль

Критик Владимир Огнёв, отметив точность речи, пластику языка, наблюдательность автора, а также созданные им «в духе самоновейшей поэзии» образы, поставил Олешу «в первые ряды русской прозы XX века»^[34].

Подтверждением того, что каждая фраза писателя долго шлифовалась и оттачивалась, является диалог между Олешей и неким литератором, выпустившим много книг. Когда тот попытался попенять Олеше, что всё написанное им можно прочитать за одну ночь, Юрий Карлович ответил: «А я за одну ночь могу написать всё, что вы за свою жизнь написали»^[35].

По свидетельству Александра Гладкова, «лёгкая и артистически изящная» книга «Ни дня без строчки» создавалась мучительно: порой одна фраза преследовала писателя несколько дней; сам он признавался, что иные предложения рождались не в творческих, а «в физических муках»^[36]:

Это книга собирания потерявшейся души поэта, книга выздоровления. В этом её светоносность, внутренняя окрылённость и, несмотря на частые драматические ноты, её постепенно, как музыкальное крещендо, нарастающий оптимизм.