WikiSort.ru - Не сортированное

Александр Сергеевич Глинка
Псевдонимы	Волжский
Дата рождения	6 июня 1878(1878-06-06)
Место рождения	Симбирск
Дата смерти	7 августа 1940(1940-08-07) (62 года)
Место смерти	Москва
Гражданство	Российская империя Российская империя
Род деятельности	журналист, публицист литературный критик историк литературы
Язык произведений	русский

Александр Сергеевич Глинка (1878—1940) — русский журналист, публицист, литературный критик, историк литературы, публиковавшийся под псевдонимом Волжский. Правнук С. Н. Глинки.

Биография

Александр Глинка родился 6(18) июня 1878 года в городе Симбирске в семье адвоката Сергея Владимировича Глинки (1843-1887)^[1]. Выдержав экстерном экзамен на аттестат зрелости, поступил (1898), по стопам отца, на юридический факультет Московского университета. За участие в уличных студенческих беспорядках 1901 года и по обвинению в выпуске нелегального печатного издания «Студенческая жизнь» просидел некоторое время в одиночном заключении, а затем был выслан на родину^[2].

Ещё будучи студентом первого курса напечатал статью «О ценности» в «Научном обозрении» (1900, № 5). Издал в Санкт-Петербурге в 1902 году «Два очерка об Успенском и Достоевском», в 1903 году — «Очерки о Чехове»^[3]. Получив от Н. К. Михайловского предложение работать в «Русском богатстве», во многом не сошёлся с редакцией и поместил в этом журнале только статью «Г. И. Успенский о заболевании личности русского человека» и несколько рецензий^[2].

В журнале «Мир Божий» поместил статьи о Короленко (1903, № 7) и Достоевском (1905, № 6—8), в «Вопросах философии и психологии» (кн. 64) — «Торжествующий аморализм», в «Русских ведомостях» (1903) — «Человек в философской системе Владимира Соловьёва»^[2].

Когда окончился срок ссылки, Александр Сергеевич Глинка некоторое время жил в городе Самаре и сотрудничал в «Самарской газете», позднее в «Самарском курьере»^[2].

В 1903 году он был приглашён вести критический отдел в «Журнале для всех», где поместил ряд обративших на себя большое внимание статей о Горьком (1904, № 1 и 2), Леониде Андрееве (1904, № 7), Метерлинке (1904, № 9), неоидеализме (1903, № 12), марксизме (1904, № 4) и других. Заметно выраженный уклон в сторону мистики был причиной того, что Глинке пришлось оставить журнал, распространённый в среде, которая с величайшей подозрительностью относилась ко всякой мистике, боясь её родства с клерикализмом^[2].

После этого А. С. Глинка сблизился с C. А. Аскольдовым и принял участие в преобразованном журнале «Новый путь». Наиболее продуктивный период его деятельности пришёлся на 1903-13 гг., когда он считался представителем нового религиозного идеализма (наряду со своими корреспондентами Аскольдовым, С. Н. Булгаковым, Н. А. Бердяевым, П. А. Флоренским, П. Б. Струве).

В середине 1913 г. устроился на службу в Нижнем Новгороде, где с 1914 по 1923 гг. читал курс русской литературы в местных вузах. В 1914 году издал труд «В обители преподобного Серафима», а спустя год — сочинение «Святая Русь и русское призвание»^[1].

С 1923 г. работал экономистом в Москве. В 1930-е гг. сотрудничал с Госполитиздатом и издательством «Academia», для которого подготовил в 1935 г. издание «Г. И. Успенский в жизни: по воспоминаниям, переписке и документам». Умер в 1940 году^[1] и был похоронен на Новодевичьем кладбище.

Семья

Жена — Ольга Фёдоровна Знаменская (1877—1960), дочь народницы Александры Знаменской (урожд. Деларюс), которая стояла у истоков первых общедоступных библиотек Симбирска^[4].

Сын Глеб Глинка (1903—1989), названный отцом в честь Глеба Успенского, вступил в литературную группу «Перевал», опубликовал несколько сборников стихов^[5]. Во время Второй мировой войны в 1941 году попал в плен, потом уехал в США, где жил в штате Вермонт, часто публиковался в «Новом журнале». Его невестка Елизавета Глинка получила известность как «доктор Лиза».

ЭСБЕ о мировоззрении Глинки

С 1905 года состоял деятельным сотрудником издания «Вопросов жизни», где, среди прочего, поместил обширную статью: «Мистический пантеизм В. В. Розанова» (№ 1—3). Часть написанного Глинкой была собрана им в книге «Из литературных исканий» (СПб., 1905). Заглавие этого сборника, по мнению С. А. Венгерова, очень верно определяет основную черту духовного облика Волжского. Он — искатель истины в лучшем смысле слова. Ему чужда робость людей, желающих прежде всего успокоения на лоне какого-нибудь определённого миросозерцания; мысль его всегда тревожна. «Критиком» Волжского можно назвать только с формальной точки зрения, потому что он пишет по поводу литературных явлений; чисто литературная сторона этих явлений его совершенно не интересует. В книжке о Чехове он так прямо и заявляет, что цель его — «рассмотреть идейное содержание литературной работы Чехова под одним строго определённым углом зрения». Разбирая творчество Горького, он тоже прямо отказывается от разбора его художественных особенностей. Властитель дум Волжского — Достоевский — занимает его исключительно со стороны постановки религиозно-нравственной проблемы^[2].

В своих исканиях Глинка-Волжский пережил два основных фазиса, осложненных, однако, тем, что ни с одним из пережитых настроений он не сливался всецело. В первом фазисе молодые порывы все «искали самого настоящего, где всё станет понятно и поймешь самое важное, что делать теперь же, куда себя девать, как использовать рвущиеся на живое и ответственное дело молодые, задорные силы». Мучил трагизм человеческого существования, более всего — «унижение человеческое», манила «грёза о конечной гармонии всечеловеческого успокоения, всеобщего спасения от зла», хотелось «жить и работать для этого, всего себя отдать, и скорее, скорее…» Но как? Ответ давали Чернышевский, Добролюбов, Писарев, Миртов и особенно Михайловский. «Он был моим учителем и в полном смысле духовным отцом, который идейно вскормил-вспоил меня. Ему, будучи студентом — полумарксистом-полународником, — писал длинные читательские письма и теперь, преодолев его идейное властвование надо мной, я глубоко люблю Михайловского словно кровной какой-то любовью и чту вечной, святой для меня памятью». Это решающее значение Михайловского в «духовной родословной» молодого писателя «было превзойдёно новым углублённым чтением и изучением Достоевского»^[2].

Промежуточным звеном было увлечение Кантом и неокантианством, в направлении от «Критики чистого разума» к «Критике практического разума», от гносеологии к религии и религиозной метафизике. «В Достоевском и в том, что за ним и около него, я пережил свой собственный личный кризис рационализма и сознательно и свободно пошёл к подлинной религии, не чураясь метафизики и не боясь мистики. Достоевский влёк меня, конечно, не в социально-политических моментах своего творчества, а в религиозно-философских озарениях. Это самый большой сгиб в моих душевных переживаниях. Осложнение старой идеологии новыми напластованиями шло у меня медленно, с вечной боязнью оступиться, с раздумьем и оглядыванием назад, в страхе переступить дорогое старое новым нужным. Это не страх свистков и усмешечек, которыми преследуется в нашей прогрессивной литературе всё уклоняющееся из-под общепризнанного шаблона, а боязнь самого себя, желание не обрывать без нужды традиционной преемственной связи, потребности быть в связи с прошлым, с умершим, своего рода культ отцов, предков. Нарастающая сложность религиозно-философских увлечений всегда была для меня требованием живой совести, как интеллектуальной, так и этической, дальнейшим обоснованием и укреплением того живого делания, к которому звали все впечатления с самого раннего детства»^[2].

Примечания