Символический интеракционизм (англ. symbolic interactionism) — направление в социологии, преимущественно в американской, а также культурологии и социальной психологии, изучающее «символические коммуникации», как один из аспектов социального взаимодействия, то есть общение и взаимодействие, осуществляемое при помощи символов: языка, телодвижений, жестов, культурных символов и сексуальных предпочтений.
Символический интеракционизм появился в Чикаго в 20-30 гг. Впервые термин сформулировал и внедрил американский социолог и социальный психолог Герберт Блумер в 1937 году. Однако подлинным родоначальником концепции считается американский философ, социолог и социальный психолог Джордж Герберт Мид. Символический интеракционизм основывается на интерпретациях человеческого поведения, в котором «прочитываются» значимые символы, несущие социальную информацию. Это особый вид интеракции, который осуществляется людьми. Особенность подобной интеракции заключается в том, что «люди интерпретируют или определяют действия друг друга, а не просто реагируют на них»[1]
«Интерпретировать действие другого- это определить для себя, что действие имеет то или иное значение, тот или иной характер».[1]
Предшественниками символического интеракционизма и интеракционистской традиции в целом считаются Чарльз Кули, Георг Зиммель, Уильям Айзек Томас и другие ученые, подробно изучавшие проблемы социального взаимодействия, более того, характеризовали его как основную предметную составляющую социологической науки.
Дж. Мид принципиально проводит различие между «действием» и «социальным действием». Под первым предполагается акт одного индивида, в то время как «социальное действие» подразумевает под собой вовлечённость двух или более людей с учётом их ментальности. Символами могут выступать жесты, которые по своему характеру Дж. Мид делит на незначимые и значимые.
Значимый символ обозначает предмет или событие, которые предполагают определенную реакцию и определенную линию поведения в соответствии с этим символом. Кроме того, именно благодаря значимому символу возможна символическая интеракция. Изначально у людей отсутствуют инстинкты поведения в социальной среде, поэтому символическая интеракция представляется необходимой, так как у людей появляется возможность общаться в своей естественной и социальной среде, где значимые символы становятся средством для этого общения, которые люди, в отличие от животных, реагирующих на первый и наиболее сильный стимул, способны выбирать из целого набора символов, и тем самым совершать обдуманные действия. Без символов не будет ни собственно человеческого общения, ни человеческого общества.[2] Для полноценного существования людям необходимо жить в мире осознанных значений.
В своей работе «Разум, Я и Общество» Дж. Мид писал: «Мы обращаемся к смыслу вещи, когда используем символ. Символы выражают значения тех вещей или объектов, которые имеют значения; они есть части опыта, которые подчеркивают, указывают или представляют другие части опыта, не данные непосредственно в это время и в этой ситуации, которые, благодаря символам, таким образом, представлены и переживаемы… Наборы символов возникают в нашем социальном поведении, в обмене жестами, в контексте языка».[3]
«Индивид откликается на свой собственный стимул точно так же, как откликаются другие люди. Когда это имеет место, тогда символ становится значимым, тогда начинают высказывать нечто».[4] Для Мида жест — феномен знаковый; он наделен смыслом, адресован другому, то есть является символом.[5]
«Существует язык речи и язык рук, возможен также язык выражений лица, который может быть использован даже для самой сложной беседы. Символ, таким образом, есть универсалия дискурса».[3]
Согласно концепции символического интеракционизма, личность не может формироваться вне общества: индивид, личность всегда социальны.
По мнению Герберта Блумера, символический интеракционизм покоится на трёх основных предпосылках:
Символическая коммуникация считается конституирующим началом человеческой психики, которая выделяет человека из остального животного мира.
«Общество- это индивиды в символическом взаимодействии»[7]
Для того, чтобы коммуникация была успешной требуется система совместных смыслов, которые содержатся в культуре, которая, в свою очередь, детерминирует все индивидуальные интерпретации. Культура здесь понимается как некая константа, интерпретируемая в интеракции каждым её участником.[8]
Согласно концепции символического интеракционизма, люди существуют не только в физическом и природном мире, но и в «символическом окружении», поэтому роль символа в процессе социального взаимодействия значительна, так как он выполняет опосредствующую функцию. Люди, интерпретируя жесты друг друга, действуют исходя из полученных во время интеракции значений. Чтобы коммуникация была успешной, человек должен уметь «принять на себя роль» другого, то есть войти в положение человека, кому адресована коммуникация и посмотреть на себя его глазами. по мнению Дж. Мида, именно это умение и условие превращает индивида в личность, в социальное существо, которое способно отнестись к себе как к объекту. Это означает, что у индивида появляется возможность сознавать смысл собственных слов, жестов и действий и представлять, как это воспринимается другим человеком. Подобный процесс Дж. Мид определил как принятие роли[2].
В том случае, когда происходит сложное взаимодействие с участием группы людей, индивиду, как части этой группы, нужно обобщить позицию большинства её членов. Как справедливо отмечает Дж. Мид, поведение индивида в группе "является результатом принятия данным индивидом установок других по отношению к себе и последующей кристаллизации всех этих частных установок в единую установку или точку зрения, которая может быть названа установкой «обобщенного другого».[9]
Драматургическая социология крупнейшего американского социолога Ирвинга Гофмана «выросла» из символического интеракционизма, вобрав в себя основные его положения. И. Гофман использовал их для микроанализа особой реальности, возникающей только в ситуациях лицом-к-лицу, ситуациях, где участники находятся в физическом присутствии друг друга и имеют возможность непосредственно реагировать на действия других. Эту реальность И. Гофман называл «порядком взаимодействия».[10]
И.Гофман уделяет особое внимание анализу рутины повседневной жизни, его работы изобилуют множеством примеров, проясняющих характер социальной интеграции. И. Гофман утверждал, что поведение людей, в частности норма и патология, можно объяснить формами организации повседневного опыта и общения.[11] И. Гофман рассматривал повседневность как форму социальной организации, сделал её предметом абстрактной теории и предложил систему категорий, описывающих логику повседневного общения.[12]
В рамках символического интеракционизма одной из наиболее важной работой Ирвинга Гофмана является «Представление себя другим в повседневной жизни» (1959). Однако, в отличие от Дж. Мида, из-за своего интереса к театральности Гофман рассматривал социальную жизнь сквозь призму драматургии и драматических представлений. Как уже говорилось, Драматический подход в социологии прежде всего представлен в трудах И. Гофмана, который стремился обнаружить пути и способы приспособления индивидов к «сценарным» требованиям социальной системы. Понимание социального мира как драмы — скорее не метафора, а теоретическая позиция. В противоположность символизму, драматизм стремится рассматривать символические системы как медиум, посредством которого выявляются некоторые вне лежащие силы или явления.[13] Согласно этой точке зрения, объект не отождествляется с его значением, явление не сводится к его символическому описанию, но значение объекта, явления состоит в отношении между явлением и символом. Значение есть способ связи символа и явления.
Драматизм представляет собой технику анализа символических систем (прежде всего языка) «как в сущности своей скорее модусов действия, чем средств передачи информации»[14]
Основной лейтмотив в работах И. Гофмана — это изучение «Я» и его проявлений в разного рода процессах взаимодействия. Под проявлением «Я» И. Гофман подразумевает процесс приспособления к ситуации, процесс «маскирования» «Я» с целью получения максимальной выгоды от данного взаимодействия. При этом, согласно концепции И. Гофмана, «Я», растворяясь в той или иной ситуации и принимая те или иные «маски», фактически лишается каких-либо объективных характеристик. В этом случае «Я» разбивается социальной системой на совокупность явлений, лишенных внутренней закономерности связи. Для него, как для большинства представителей символического интеракцонизма, в том числе и Дж. Мида, «Я» не есть органическое явление, с конкретным местоположением… Поэтому, анализируя «Я», мы отвлекаемся от его обладателя, от человека, который, больше всего из-за него выиграет или проиграет, поскольку этот человек и его плоть просто обеспечивает опору, на которой некоторое время будет удерживаться некий продукт коллективной деятельности… Средства для производства и утверждения социальных «Я» внутри этой опоры не содержатся.[15]
Задача социолога подозревать: «Перед исследователем человеческого театра встают следующие вопросы: если мотивация действия внешне социально приемлема, следует ли искать другой, более глубоко лежащий мотив? Если индивид подтверждает свой мотив соответствующими эмоциональными выражениями, должны ли мы ему верить? Если индивид кажется Действующим под влиянием аффекта, не скрывает ли он таким образом свои истинные намерения?».[16]
Согласно теории драматизма И. Гофмана, задача социолога — обнаружить исходные, замаскированные символическим антуражем не символические взаимодействия. Теоретическая система И. Гофмана представляется наиболее детерминистской версией символического интеракционизма. В его теоретической системе активно используются драматургическая метафорика, например, понятие «маски» и сцены, где происходит социальное «действо», которая, в свою очередь, делится на «фронтальную» и «тыловую» стороны. Последняя обеспечивает выбор маски, планирование, репетирование взаимодействия.
Подобное взаимодействие, обусловленное социальной системой, происходит в рамках определенного сценария, с использованием различных масок для определенной ситуации. Индивидуальное «Я», лишенное самотождественности, оказывается раздробленным, фрагментированным, расчлененным. Конечная цель исследований «драматического» подхода — построение универсальной формальной теории взаимодействия. Однако И.Гофман указывает, что совокупность символических механизмов взаимодействия не образует самостоятельного «языка», а представляет собой набор «ритуальных идиом», которые могут служить средством понимания и отождествления социального поведения в специфических ситуациях, ограниченных историческим и социальным контекстами. Однако они не носят универсальный или системный характер. Поэтому И.Гофман ставит под сомнение возможность создания в рамках символического итеракционизма формальной и общей теории социального взаимодействия. В современном символическом интеракционизме рассматривается два различных «образа человека»:
Если первый образ Г. Блумера в условиях современного мира представляется утопическим, то «множественная» личность И. Гофмана, наоборот, реальной. Она соответствует социальной ситуации мира, действительной природе социальных отношений, которые отчуждают человека от непосредственности его человеческого бытия и разбивают человеческую жизнедеятельность на ряд мало связанных друг с другом фрагментов «ритуального» характера. Концепция «драматизма» Гофмана, имеющая экзистенциальные характеристики, — взгляд на социальную систему «изнутри»[17].
В концепции драматического подхода символический аспект взаимодействия абсолютизируется, что ведет к релятивизации, субъективизации социологической теории.
Концепция символического интеракционизма дает основания рассматривать её как, своего рода, промежуточную теорию между социально-психологическими концепциями, ориентирующимися на естественнонаучную методологию (теория социального обмена, взаимодействие как игра и т. д.), и крупномасштабными социологическими построениями, наподобие структурно-функциональной теории Т. Парсонса. Развитие символического интеракционизма происходит под воздействием обеих этих теоретических ориентаций. Наиболее сильно это воздействие ощущается в «драматургической» версии, разрабатываемой И. Гофманом.
К символическому интеракционизму примыкает этнометодология, основоположником которой стал Гарольд Гарфинкель. Предметом изучения этнометодологии являются принятые на веру правила, регулирующие взаимодействие между людьми. (Эти правила могут определять, когда уместно что-то сказать, или промолчать, пошутить и т. п.). Нарушение подобных правил может привести к затруднению взаимодействия.
Иначе говоря, этнометодология изучает организацию повседневной жизни, или, по словам Гарфинкеля «вечное, обычное общество»[18].
По мнению представителей этнометодологии, самые распространенные действия, как правило, рутинные и относительно необдуманные. В отличие от положений символического интеракционизма. Этнометодология не признаёт людей «бесконечно рефлексирующими, познающими себя и все рассчитывающими»[19]. Сторонники этнометодологии уделяют большое внимание анализу «объяснений», данных человеком, а также способам, какими эти «отчеты» воспринимаются и принимаются (или отклоняются) другими. Именно поэтому особое место отводится анализу разговоров, целью которого является «детальное понимание фундаментальных структур взаимодействия в процессе разговора».[20]. Разговор — это одна из форм межличностных отношений, самая распространенная форма взаимодействия. В анализе разговоров основным предметом становится обмен репликами. Связь этнометодологии и символического итеракционизма заключается в том, что разговор рассматривается как «речь, ставшая действием», и именно здесь, «когда мысль посредством слова воплощается в действие, анализ разговоров пересекается с предметом, рассматриваемым в рамках символического интеракционизма (и наоборот)»[8][17][21].
Любой разговор «состоит из цельной матрицы социально организованных коммуникативных практик и процедур». Однако анализ разговоров стоит рассматривать в качестве «интеракционного анализа», так как представителей этнометодологии интересует не просто обмен репликами, но взаимодействие людей во всех его проявлениях: начиная «с едва слышимого вздоха до пространственной и временной организации сцены»". Использование термина '«интеракционный анализ»' вместо изначального «анализа разговоров» позволяет ставить его на один уровень с символическим интеракционизмом, так как для исследований важными становятся как вербальные, так и невербальные явления. Более того, считается, что изучение обмена репликами позволяет исследовать особенности мыслительных процессов, а представители символического интеракционизма, в частности Дж. Мид, рассматривали мыслительные процессы в качестве одного из видов действия и взаимодействия. Более того, гарфинкельский анализ разговора и сам разговор можно рассмотреть как совместное действие не только потому, что он реализуется в определенном месте, но и потому, что «беседа и задачи отличаются взаимной очередностью». Наконец, «сторонники символического интеракционизма и анализа разговоров вместе продвигаются в изучении сплетающихся смыслов, коллективных символов, объединенного действия и социального порядка».[21]
Существует 5 центральных идей символического интеракционизма":
Неоднородность символического интеракционизма привела к к возникновению «конкурентных» подходов и альтернативных истолкований. Наиболее яркими примерами такой диверсификации являются две основных школы: Айовская и Чикагская.
Возникновение Чикагской школы символического интеракционизма прежде всего связано с именем ученика Дж. Мида Герберта Блумера (1900—1987). Она наиболее ортодоксально продолжает социально-психологические традиции Дж. Мида. По мнению представителей Чикагской школы, индивид, личность, благодаря воздействию импульсивного Я, интеракции с другими людьми и постоянному оцениванию обстановки и поведения других людей, находится в перманентном изменении. Социальные установки личности, которые возникают в процессе интеракции, по мнению Г. Блумера, не стабильны, поэтому определение факторов, которые оказывают влияние на поведение личности, представляется невозможным, а значит, поведение личности нельзя предсказать. Поэтому представители Чикагской школы, включая Г. Блумера, выступают против выражения социально-психологических характеристик личности в математических величинах (шкалирование,тесты и.т.д), наоборот, для фиксации этих характеристик применимы описательные методы, которые могут выявить наиболее общие характеристики и тенденции[17].
По этому поводу Г. Блумер пишет: «Вследствие того что выражение(личностью своих отношений и состояний. — Авт.) складывается всякий раз различным образом, мы должны полагаться, естественно, на общие указания, а не на объективно фиксируемые свойства или способы выражения. Или, если подойти к этому с другой стороны: поскольку то, о чем мы заключаем, не выражает себя постоянно одним и тем же образом, мы не можем полагаться в нашем выводе на объективную фиксацию выражаемого».[23]
Во главе Айовской школы стоит Мэнфорд Кун (1911—1963), профессор университета штата Айова. Он стремился сформировать интеракционистскую традицию эмпирическим путём, при этом модернизируя и изменяя некоторые мидовские концепции. Несмотря на то, что М.Кун утверждает, что «индивид не является пассивным существом, автоматически реагирующим на объект в соответствии с тем значением, которая ему придает группа», но в своих концепциях и исследованиях он, по существу, игнорирует воздействие импульсивного Я на поведение личности. Кун известен как автор «теории самооценки личности»(«self theory»), в которой эта модификация мидовской концепции проявляется особенно явно. Б. Мелтцер и Дж. Петрас отмечают: «Куновская теория самооценки личности не содержит открытого признания импульсивного Я или взаимодействия между импульсивным и рефлексивным Я. Для него поведение детерминируется… тем, как индивид воспринимает и интерпретирует (окружающую действительность. — Авт.), в том числе и себя. Таким образом, личность превращается лишь в рефлексивное Я и поэтому поведение личности (в принципе) можно предсказать на основе интернализованных ожиданий. Согласно Куну, если мы знаем референтную группу индивида, мы можем предсказать самооценку личности, если мы знаем самооценку личности, мы можем предсказать её поведение»[24] . Кун и его сторонники рассматривают личность как структуру социальных установок, сформировавшихся на основе интернализованных ролей, и придают им решающее значение в детерминации поведения личности.[25]
Несмотря на различные подходы, обе школы символического интеракционизма считали Дж Мида основным теоретическим предтечей и за основу своих трудов брали его изначальную концепцию. Главное различие между школами заключалось в видении способов исследования жизни человеческой группы. Для Г.Блумера, представителя «Чикагской школы», важны были уникальные характеристики человеческого опыта. М.Кун, представитель «Айовской школы» считал, что человеческое поведение подвластно стандартизированному измерению, поэтому он, в свою очередь, выступал за применение общенаучных методов исследования. Цель М.Куна заключалась в «создании возможностей предсказания и контролирования человеческого поведения». Фактором, объединяющим исследовательские интересы этих школ, является усиленное внимание к языку, который они характеризуют как главный символический «медиум» взаимодействия людей в процессе коммуникации.[8]
В основе методологии символического интеракционизма лежит позитивистский тезис о единстве научного метода, применяемого единообразно как в естественных естественных, так и в социальных науках. В отличие от Г.Блумера, Кун стремится операционализировать понятия, к которым будут применимы методы, удовлетворяющие «обычным научным критериям», и «стандартизованного объективно детерминированного процесса измерения… значимых переменных».[26] Г. Блумер, в свою очередь, отказывается от операциональных концептов в пользу не столь четко определяемых, но более содержательных понятий, соответствующих, по его мнению, субстантивным проблемам социологии как «человековедческой» науки. Или, если подойти к делу с другой стороны: «поскольку то, о чем мы заключаем, не выражает себя постоянно одним и тем же способом, мы не можем полагаться в нашем выводе на объективную фиксацию выражаемого».[27] Этим методологическим предпосылкам соответствует так называемая мягкая исследовательская техника: изучение личных документов, life-histories, case-study, включенное наблюдение. Предполагается необходимость понимания, вживания, постижения субъективных состояний исследуемого индивида. В своих практических исследованиях, так же как и в большинстве методологических работ, представители символического интеракционизма ищут компромиссную методологию, которая в состоянии совместить требования строгой научности со спецификой «гуманистического» видения общества. В итоге компромиссный подход, изложенный в шести методологических принципах, был предложен Н.Дензином:
Недостижимость этой цели обусловлена, как было показано выше, порочностью самой теоретической концепции, пытающейся разрешить социологические по существу своему проблемы средствами социальной психологии. Изложенные принципы, хотя и представляют интерес с точки зрения «микросоциологической», не добавляют ничего принципиально нового к рассмотренным выше теоретико-методологическим установкам символического интеракционизма. Так что вполне объяснима ситуация, рисуемая Дензином: несмотря на то, что получен ряд частных ситуационно и исторически адекватных положений, цель "универсальная релевантность остается недостигнутой. «Перспектива (Дензин говорит о теоретической перспективе символического интеракционизма) остается перспективой, или же концептуальной схемой. Она не представляет собой теории в строгом смысле слова».[29]
В 1990-х годах пре Гари Файн (Fine, 1993) пытался составить портрет символического интеракционизма. Основной его идеей стал тот факт, что за последние годы символический интеракционизм претерпел множество изменений. Гари Файн попытался описать их, выделяя четыре заметных преображений:
Более того, представители символического интеракционизма вплотную занялись изучением сближения микро и макроподходов, взаимосвязью социальных структур и социального действия и т. д. Таким образом, различия между символическим интеракционизмом и другими социологическими теориями заметно стерлись. Сейчас все меньше остается понятным, что значит быть символическим интеракционистом[21].
Файн писал об этом следующее: "Предсказывать будущее опасно, но очевидно, что термин «символическое взаимодействие» останется… При этом мы будем находить больше смешения, больше взаимообмена и больше взаимодействия. Символическое взаимодействие в будущем будет служить в качестве удобного обозначения, но будет ли за этим стоять смысл?[30]
Символических интеракционистов часто критикуют за то, что они исследуют поведение человека в структурном вакууме. Они обычно фокусируют своё внимание на межличностных интеракциях микроуровня, оставляя в стороне, во всяком случае, недооценивая их исторический или социокультурный контекст. Интеракционисты всячески подчеркивают свободу в человеческом действии и мало исследуют факторы, которые оказывают сдерживающее влияние. Пытаясь отрицать существование неизменных сил, принуждающих актора к действию, символические интеракционисты сосредоточились на изучении значений, символов, действий и взаимодействий. Они не учитывают психологические факторы, которые могут побуждать актора к действию, что соответствует их невниманию к более крупным социетальным ограничениям действующего субъекта[21]. В концепции символического интеракционизма отсутствует комплексное аргументированное объяснение тому, из чего происходит нормативное поведение, и почему члены общества обычно ведут себя в рамках определенных норм и ценностей. Концепция Дж. Мида, лежащая в основе теории символического интеракционизма, может дать ответы на вопрос, как происходит взаимодействие, но не может объяснить, почему человек поступает тем или иным образом. Интеракционисты не объясняют и источник значимых символов, которым они придают такую важность. Их критики указывают на то, что значения символов не создаются спонтанно в интеракционистских ситуациях. Вместо этого они постоянно воспроизводятся социальной структурой, являющейся прежде всего продуктом социальных отношений[2]. Более того, Манфорд Кун (Kuhn, 1964), Уильям Колб (Kolb, 1944), Бернард Мельтцер, Джейм Петрас и Ларри Рейнольде (Meltzer, Petras, Reynolds, 1975) и многие другие критиковали расплывчатость важнейших концепций Мида, таких как разум, самость, I and me. Кун (Kuhn, 1964) говорил о двусмысленности и противоречивости мидовской теории. Помимо теории Мида, они критиковали многие базовые концепции символического интеракционизма за их запутанность и неточности и, следовательно, за то, что те не могли обеспечить прочную базу для теории и научного исследования. Из-за нечеткости этих концепций трудно, а то и невозможно, сделать их применимыми на практике. В результате, не могут выдвигаться верифицируемые проверяемые суждения[21].
Концепция символического интеракционизма игнорирует влияние конкретных исторических и социально-экономических условий на формирование личности. Существенным недостатком «Чикагской школы» символического интеракционизма является неопределенность большинства понятий из-за невозможности эмпирического исследования их природы, а методы исследования «Айовской школы» представляются упрощенными и механизированными. Кроме того, символический интеракционизм абсолютно не учитывает, а то и вовсе игнорирует важность бессознательного и эмоций как фактор, влияющий на поведение индивида.[17] Подобным же образом, символический интеракционизм критиковали за пренебрежение такими психологическими факторами, как потребности, мотивы, намерения и стремления.[21].
Данная страница на сайте WikiSort.ru содержит текст со страницы сайта "Википедия".
Если Вы хотите её отредактировать, то можете сделать это на странице редактирования в Википедии.
Если сделанные Вами правки не будут кем-нибудь удалены, то через несколько дней они появятся на сайте WikiSort.ru .