WikiSort.ru - Не сортированное

Постановка проблемы

В этой главе Лотман выделяет два типа объективности - мира, принадлежащего языку, и мира, лежащего вне пространства языка (под которым, как правило, подразумевается природа, - и задаёт главную проблему. Эта проблема - выражение внележащей (внеязыковой) реальности через систему с её языком (и обратный перевод). В связи с этой проблемой Лотман выдвигает два частных вопроса:

1. "необходимость более чем одного (минимально двух) языков для отражения";
2. "неизбежность того, что пространство реальности не охватывается ни одним языком в отдельности, а только их совокупностью" ^[1].

Хотя первична именно ситуация с многообразием языков, на её основе позже появилось стремление к созданию единого универсального языка. Это стремление связано с культурой и инициировано ей; появляющееся здесь отношение между множественностью и единственностью являются одним из фундаментальных признаков культуры.

Система с одним языком

Лотман, развивая тему взаимодействия и перевода, рассматривает акт коммуникации. Наибольший интерес для него представляют ситуации коммуникации, в ходе которых возникают трудности перевода (например при сильном отличии языков) и создаётся напряжение. Именно "перевод непереводимого оказывается носителем информации высокой ценности"^[2]. Когда мы имеем несколько языков как основу для порождения смысла, возникает целая цепь последствий.

Постепенный прогресс

В этой главе Лотман выделяет два типа взаимно необходимых процессов (можно сказать - две стороны одного динамического процесса) - постоянные и взрывные. Эти процессы связаны между собой, они находятся в постоянном диалоге. Примером могут служить наука и техника; где великие открытия науки - порождения взрывов, а техника, как правило, развивается по законам постепенной динамики. "Новое в технике — реализация ожидаемого, новое в науке и искусстве — осуществление неожиданного" ^[3]. Предсказуемость - одна из основных черт постепенных процессов, непредсказуемость - взрывных. Ещё одним примером для описания характеристик взрыва может служить фигура гения, который непредсказуем в своём творчестве. По этой причине он часто остаётся непонят современниками и оценивается по достоинству уже более поздними поколениями читателей.

Прерывное и непрерывное

Взрывы и постепенные процессы в динамике культурного развития могут быть не толь последовательными этапами, но и существовать в синхронном пространстве. Взрывные процессы выполняют новаторскую функцию, постепенные - функцию преемственности. Современниками эти одновременно существующие тенденции могут рассматриваться как враждебные, на самом деле они стимулируют развитие друг друга.

В этой главе Лотман также описывает момент взрыва по отношению к настоящему и будущему. В момент взрыва из всех содержащихся в настоящем возможностей будущих путей развития выбирается один путь и отсекаются все другие потенциально возможные пути. Специфика взрыва в том, что этот выбор реализуется как случайность, законы причинно-следственных связей в момент выбора не действуют (они снова вступают в силу после него). В этот момент происходит резкое возрастание информативности всей системы (как раз в силу случайности выбора.

Также весьма важно то, как происходит осмысление исходной точки взрыва. В сознании происходит ретроспективная трансформация: "то, что произошло ... случайно, предстает как единственно возможное. Непредсказуемость заменяется в сознании наблюдателя закономерностью"^[4]. Существует два типа ретроспективной трансформации:

1. первичная - осмысления события наблюдателем;
2. вторичная - взгляд историка, направленный из настоящего в прошлое.

Оба эти слоя описания приводят к удалению из событий случайности и подмену её закономерностью.

Семантическое пересечение как смысловой взрыв. Вдохновение

В этой главе внимание акцентируется на тесной связи пересечения смысловых пространств, порождающих новый смысл, с деятельностью индивидуального сознания. Вдохновение выступающее как индивидуальное смыслопорождение - это "соединение несоединимого под влиянием некоего творческого напряжения"^[5]. Процесс творчества является взрывным процессом, момент взрыва превращает непереводимое в переводимое. Фигуры великого художника и ученого-новатора являются центральными действующими лицами истории культуры по той причине, что они сближают то, что раньше было несовместимым, противоположным^[6]. Сложные отношения переводимого и непереводимого и моменты взрыва способствуют прорыву в запредельное пространство; мир семиозиса, образующий сложную структуру, всё время взаимодействует с внележащей ему реальностью.

Выводы, которые делает Лотман, по сути подтверждают уже им сказанное: он снова говорит о том, что абстрагирование одного языка как основы для семиозиса - это дурная абстракция, как и представление о реальном существовании статистического состояния (структура языкового пространства - динамична).

Мыслящий тростник

Для решения проблемы культуры Лотман вводит противопоставление культура - внекультурное пространство (мир природы). Граница двух этих пространств размыта, в особенности на уровне конкретики, на уровне абстракций и общих понятий её провести несколько легче. Мы можем видеть это на примере человека: в нём сочетаются как природное, так и культурное начала, его природа имеет двойственный характер.

Появляющийся тут коренной вопрос касается конфликта между циклическим, повторяющимся движением (гармоничным) и линейно направленным движением (дисгармоничным). Первое обычно приписывается природным процессам, второе - человеку (как существу, включённому в культуру). Большая часть поведения и жизни животных подчинена циклическим процессам и некоторым упорядоченным ритуалам. Человек приобщён к этим процессам как существо биологическое, но при этом ему также свойственно изобретение нового и непредсказуемого. Это одна из его сущностных черт. Непредсказуемость действий человека, его способность к рефлексии становится его эволюционным преимуществом; семиосфера противопоставляется биосфере^[6].

Мир собственных имён

В данной части вводится ещё одна антитеза - антитеза имён собственных и имён нарицательных. Использование собственных имён и непосредственно с ним связанное выделение индивидуальности с признанием её ценности, по Лотману, является одним из наиболее резких проявлений человеческой природы. Особая тяга к использованию собственных имён свойственна детям. Ещё одна специфическая черта человека отделение слова от вещи.

"Сознательное поведение невозможно без выбора, то есть момента индивидуальности, и, следовательно, подразумевает существование пространства,заполненного собственными именами"^[7]. Эти имена создают то напряжение между индивидуальным и всеобщим, которое является основой сознания человека. Роль структурирования мира также играет для человека дихотомия свой - чужой, также закладываемая в детском возрасте.

Человек включён в игру имён нарицательных и имён собственных. Он выступает одновременно и как конкретный "этот" с собственным именем, и как представитель группы, то есть носитель нарицательного имени ("всякий"). Для человека нет "я" без "другого".

Наиболее интересным в плане отношения двух сфер имён выступает художественный текст. Он исходит из усложнения отношений повествования от первого лица (пространство собственных имён) и повествования от третьего лица, там «я» может одновременно выступать и в значении «все остальные в положении я».

Дурак и сумасшедший

Лотман предлагает бинарную оппозицию дурак / сумасшедший, являющуюся объединением двух противопоставлений: дурак - умный и умный - сумасшедший. В свою очередь они образуют тернарную структуру дурак - умный - сумасшедший. Он характеризует эти фигуры следующим образом:

• дурак: его поведение - "это нарушение правильных соотношений между ситуацией и действием"^[8]; его действия стереотипны, но применяются ни к месту, поэтому они предсказуемы и нелепы.
• умный: его поведение связано с понятием нормы, оно соответствует законам и обычаям;
• безумец: имеет дополнительную свободу в нарушении запретов, поэтому его поведение непредсказуемо. Эта непредсказуемость деструктивна как постоянная система поведения, но эффективна в конфликтах.

Непредсказуемость действий - эффективное средство в конфликтных ситуациях, так как оно выбивает противника из системы привычного. Лотман иллюстрирует это положение, он рассказывает о двух типах героев:

• герой, схожий с окружающими в типе деятельности, но имеющий количественное материальное превосходство (в росте и силе к примеру);
• умный и слабый герой (при условии, что ум отождествляется здесь с хитростью и остроумием, что приводит к ситуации аморальности при победе над врагом).

При такой системе второй тип героя осуществляется по применению к вышеупомянутой тренарной структуре таким образом: дурак проигрывает умному, умный - сумасшедшему. Именно поэтому в различных культурах иногда использовали безумцев в условиях боя (примеры - берсерки, Кухулин). Безумец - фигура взрыва ввиду непредсказуемости поведения. При этом безумное поведение понимается как "обладающее определенной сверхчеловеческой осмысленностью и одновременно требующее сверхчеловеческих деяний"^[9]. Также неистовство в некоторых культурах связывается с идеальным поведением любовника ил художника. Схожесть с антитезой безумного и нормального имеет также антитеза театрального и нетеатрального поведения.

Важным для нас является тот факт, что экстравагантный, непредсказуемый поступок при повторении может переместиться из области взрыва в сферу привычки, то есть в сферу массовой культуры. "Взрыв ... имеет весь комплекс возможных признаков. В качестве индивидуального поведения он выпадает из нормы и в данном случае определяется как безумие; становясь массовым, превращается в глупость"^[10].

После этого Лотман рассматривает другие формы поведения, являющиеся нетипичными для бытовых жизненных ситуаций, но действующие в конкретных литературных пространствах. Он рассматривает в этом отношении некоторые тексты, а также период Средневековья и понятия чести и славы (в их различённости).

Затем Лотман снова возвращается к проблеме взрыва и его отношения ко времени. Сам момент взрыва он описывает как выключенный из времени, вневременной, но этот момент знаменует начало нового постепенного процесса. Причём выбор, который происходит в момент взрыва можно определить как 1) случайный или как 2) результат влияния внешних системе закономерностей, то есть он может выступать как предсказуемый в другой перспективе, но как случайный в данной.

Лотман также затрагивает в связи с вышесказанным проблему потерянных путей. Нереализованные и потерянные после момента взрыва возможности тоже интересны и их нужно пытаться изучать хотя бы через реализацию типологически схожих возможностей в других пространствах.

Текст в тексте (Вставная глава)

Любая динамическая система находится в одном пространстве с другими динамическими системами и обломками разрушившихся структур, поэтому нельзя рассматривать какую-либо динамическую систему только как имманентно развивающуюся. Они могут взаимно влиять друг на друга - сталкиваться случайным образом, при этом "закономерное в «своей» системе выступает как «случайное» в системе, с которой оно неожиданно столкнулось"^[11]. В результате столкновения может образоваться нечто третье, нечто новое (пример у Лотмана - смешение русского и французского языка в русской культуре в XVIII-XIX вв.).

Одним из примеров вторжения одного языка в пространство другого является «текст в тексте» - "специфическое риторическое построение, при котором различие в закодированности разных частей текста делается выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста"^[12]. Он может выполнять различные функции, но для Лотмана наиболее интересна игра на противопоставлении «реального/условного», когда включённый текст заставляет нас переосмыслить основной текст как более реальный (а включённый - как более условный или игровой). Примеры «текста в тексте»:

• удвоение (фильм в фильме, картина в картине и т.п.)
  • мотив зеркала
  • тема двойника
• композиционная рамка
• многократное кодирование текста сплошь.

Вторжение в какой-либо текст (в широком смысле этого слова)элементов других текстов увеличивают непредсказуемость дальнейшего развития. Без этого вторжение развитие было бы циклическим, и только "постоянное принципиальное введение в систему элементов извне придает ее движению характер линейности и непредсказуемости одновременно"^[13]. Так как эти элементы несочетаемы, возникает противоречие между действительностью и её познанием. Особенно сильно оно реализуется в художественном познании (приписывание действительности, обращённой в сюжет, начала, конца и смысла).

Перевёрнутый образ

Когда мы выходим в пространство, находящееся за пределами нормы (хотя на ней основанном и её нарушающем), мы сталкиваемся с большим количеством возможностей - от уродства до переизбытка положительных качеств. Одним из приёмов выхода за пределы предсказуемости является троп «перевёрнутого мира», когда два противопоставленных объекта меняются определяющими их качествами (примером может служить ситуация, когда слепой ведёт зрячего). Этот мир основывается на динамике нединамического, привнесении динамики.

Другим явлением, имеющим эту же основу, является мода. Она старается привнести нечто новое и экстравагантное, противоборствуя стабильности. "Мода, как и все другие лежащие за обыденной нормой формы поведения, подразумевает постоянную экспериментальную проверку границ дозволенного"^[14]. Мода вызывает, как правило, реакцию непонимания, так как порождает неожиданную новую информацию.

Также к сфере непредсказуемости, по сути своей всегда порождающей динамику развития, можно отнести явление самодурства. Оно "может реализовываться как бессмысленное и безграничное новаторство, нарушение стабильности ради самого нарушения"^[15]. Тут Лотман считает нужным обратиться к примеру поведения Ивана Грозного, совершенно своеобразного. Грозный является фигурой, последовательно нарушающей этические и бытовые запреты и сочетающей в себе четыре роли, некоторые из которых противоречат друг другу: роли Бога (безграничная власть), дьявола, юродивого и изгнанника. Его поведение выступало как ряд непредсказуемых взрывов, а не как стройная политика.

Ещё одной темой, которая интересна для Лотмана в аспекте непредсказуемости, является перемена функций пола. Здесь непредсказуемость вносится в несемиотическую сферу (физиологическую), не зависящую от воли человека. Он обращает внимание а случаи, когда женщины приписывают себе роль мужчин и наоборот (шевалье д'Эон), и на случаи, когда женщина играет роль женщины подчёркнуто. Есть также случаи, когда роль пола теряет значение и меняется на что-то нейтрально общее (человек, товарищ и т.п.), но здесь часто возникают случаи отождествления человеческого с мужским. Связанная с этими темами проблема "располагатся на грани физиологии и семиотики, при этом центр тяжести постоянно перемещается то в одну, то в другую сферу. Как семиотическая, она не может быть искусственно отделена от других социокультурных кодов, в частности от конфликта физиологического и культурного аспектов"^[16]. Сюда также относятся темы женской эмансипации и гомосексуализма.

Логика взрыва

В этой главе Лотман снова говорит о непрекращающейся динамике в неоднородном пространстве семиосферы, о взаимодействии находящихся в семиосфере различных структур с обломками других структур, которые при этом могут трансформироваться, оставаясь в то же время собой. Он снова говорит о проницаемости границы мира семиозиса для внесемиотической реальности и обмене между ними, порождающем неисчерпаемый резервуар динамики и разнообразие. Большое значение в этом процессе обмена имеют противонаправленные структуры, вводящие в него некоторую упорядоченность.

Лотман рассматривает текст как пересечении точек зрения автора и аудитории, а также некоторых структурных признаков, воспринимаемых как сигналы текста. Оптимальное восприятие объекта как текста - это пересечение этих трёх элементов. Но между точками зрения автора и читателя текста может возникать конфликт: первый видит текст как нечто незавершённое, второй - как законченное произведение. Другим примером своеобразного существования двух связанных в своей конфликтности сфер являются мир собственных имён (интимный) и мир имён нарицательных (объективный).

Особым предметом рассмотрения в данном случае является художественный текст, который "заставляет нас переживать любое пространство как пространство собственных имен", там "«чужое» всегда «свое», но и одновременно «свое» всегда «чужое»^[17]. Проблема и критерий предсказуемости - непредсказуемости помогают нам отделить подлинное искусство от мнимого. Искусство - сфера взрывных процессов, поэтому в художественном тексте никогда нет одного решения и поэтому мы можем повторно обращаться к произведению искусства (это не будет бессмысленным). "Искусство расширяет пространство непредсказуемого — пространство информации — и одновременно создает условный мир, экспериментирующий с этим пространством и провозглашающий торжество над ним"^[18].

Момент непредсказуемости

В этой части Лотман возвращается к механизму протекания взрыва, внося некоторые уточнения. Во-первых, свойственная моменту взрыва непредсказуемость рассматривается не как безграничные и ничем не определённые возможности перехода. Каждый конкретный взрыв имеет свой набор равновероятных возможностей перехода в новое состояние, из которых реализуется одна. Во-вторых, при этом каждая структурная позиция представляет собой набор вариантов, которые до определенной точки выступают как неразличимые синонимы, но всё больше отодвигаясь от места взрыва, они в итоге становятся носителями смысловой разницы. Хотя это процесс чаще всего уравновешивается противоположным - процессом превращения культурных антонимов в синонимы. Лотман иллюстрирует это рассмотрением дуэлей Онегина и Ленского, Пушкина и Дантеса, показывая, какие возможности могли бы реализоваться. Случайность, которая есть вмешательство из какой-либо иной системы, не даёт нам сделать однозначный прогноз о будущем.

После этого Лотман снова возвращается к уже поднимаемой им проблеме восприятие взрыва и случайности как его основополагающего компонента, снова говорит о ретроспективном взгляде, превращающем случайность в нечто единственно возможное. Появляющаяся тут новая тема - тема трансформации памяти, приукрашивания произошедшего в прошлом и тесно связанная тема лжи, рассматриваемой как особое искусство. Лотман замечает, что ложь может выступать не только как искажение действительности, но и как некоторая "свободная сфера говорения"^[19].

Внутренние структуры и внешние влияния

Рассматривая динамику культуры, нужно обращаться как к имманентным процессам, так и к внешним влияниям. Лотман выделяет три формы внешнего влияния на какую-либо культурную структуру:

• когда «внешняя культура находит себе имя и место в языке той культуры, в которую врывается извне. Через переименование на языке «внутренней культуры» она перестаёт быть чужой, это влияет и на её содержание (пример - использование старых имён для новых явлений в культуре);
• вторжение может быть настолько сильным, что будет привнесён не элемент, а целый язык;
  • вытеснение существующего языка
  • образование сложной иерархии между языками (пример - отношения латыни и национальных языков в Средневековой Европе)
• вторжение выполняет роль катализатора, ускоряет динамику культурного процесса, не участвуя в нём непосредственно.

Лотман снова пишет о механике взрыва, но уже с акцентом на язык. Для людей существует только то, что имеет название в их языках. Взрыв с этой позиции является столкновением двух разных языков (двух культурных, или языка культуры и некого подобия языка внешнего мира (природы)) - усваивающего и усвояемого.

Диалог между миром собственных имён (пространством взрыва) и миром имён нарицательных имён (тяготеющих к постепенным процессам) - принципиально важен - по отдельности они не могут освоить реальную действительность. И искусство, в котором эти две сферы активно взаимодействуют, необходимо. Динамика между внешними и внутренними процессами, между взрывами и постепенными процессами - основа динамики культуры.

Две формы динамики

В этой главе Лотман уточняет понятия взрыва и постепенных процессов. Во-первых, он пишет о том, что идея стабильности в отношении постепенных процессов не верна. Во-вторых, говоря про взрывы, он отмечает, что повторные циркульные движения (типа календарных), даже включающие в себя бурные изменения, не могут считаться взрывами, так как они возвращаются к начальной точке. Но роль вех этих процессов - медленных, пульсирующих (циклических) и взрывных одинаково важна; "в исторической реальности все эти типы процессов переплетаются и действуют друг на друга, то ускоряя, то замедляя общее движение"^[20].

Сон - семиотическое окно

В данной части автор пишет о сне как семиотическом явлении. Основные особенности языка сна:

• неопределённость - поэтому он неудобен для передачи информации, но приспособлен к языковому изобретательству и созданию новой информации;
• индивидуальность (сон - язык для одного человека) - сон чрезвычайно трудно пересказать другому, его пересказ - это уже трансформация, не до конца выражающая его сущность.

"Сон воспринимался как сообщение от таинственного другого, хотя на самом деле это информационно свободный «текст ради текста»"^[21]. Со временем функция сна изменилась, он переместился из внешнего сакрального пространства во внутреннее. Изменился и толкователь, всегда необходимый сну, - с шамана на психоаналитика.

Лотман делает вывод о том, что особая культурная функция сна - "быть резервом семиотической неопределенности, пространством, которое еще надлежит заполнить смыслами"^[22].

«Я» и «я»

В этой главе автор показывает на примере перехода человека от «я» как местоимения к «я» как имени собственному (более сложному по своей структуре) расширение смыслового пространства.

Феномен искусства

Основой механизма искусства является пласт памяти (уже упоминаемый нами третий этап, идущий за моментами первичного взрыва и моментом его редактирования в механизмах сознания).

Искусство не является отражением действительности, или, наоборот, чем-то, противоположным жизни. Оно "воссоздает принципиально новый уровень действительности,который отличается от нее резким увеличением свободы"^[23]. Оно делает возможным как запрещённое, так и невозможное. В каждом произведении поле свободы определено правилами этого произведения. Но приписывание искусству высокого уровня свободы подразумевает наличие взгляда на него остранённого наблюдателя, смотрящего из реальности и выносящего этическую оценку. Этическое и эстетическое хоть и противоположны, но в искусстве неразделимы.

Лотман, говоря об искусстве, выделяет также такие его свойства:

• мысленный эксперимент, связанный с проверкой последствий расширения свободы или её ограничения и проверяющий неприкасаемость тех или иных структур мира;
• способность превращать условное в реальное и прошедшее в настоящее;
• способность переносить человека в мир свободы, где могут быть раскрыты возможности его поступков;
• вопрос if (если), введение в жизнь неограниченных возможностей вариантов.

В художественном творчестве явление какое-либо в непривычную и несвойственную ему систему отношений, и при этом событие протекает как взрыв. Композиционный центр произведения составляет непредсказуемость развития событий, свойственная этому взрыву. Лотман также в некоторой степени подтверждает верность тезиса о том, что искусство как результат взрыва всегда создаёт непредсказуемый текст. Он пишет о том, что даже в крайнем случае тенденции искусства к повторению уже известного (вторая тенденция в искусстве - создание принципиально нового - вполне соответствует тезису)- в случае повторного прочитывания / просмотра / прослушивания произведения искусства мы не теряем время зря, не получая новой информации. Напротив, "чем неизменнее поступающий текст, тем активнее восприятие понимающего"^[24]. Здесь обостряется роль принимающего информацию.

Лотман говорит также особенностях архаического искусства, об изменении роли зрителя с исполнителя действия на ситуацию условного соприсутствия (по сути своей несколько парадоксальную). Он делает вывод о том, что динамические процессы в культуре схожи с колебаниями маятника - между состоянием взрыва и состоянием организации, реализующейся в постепенных процессах.

Он также пишет о двух моделях истории:

1. движение истории к некоему известному конечному результату (Гегель, метафорическая модель Бога как великого педагога);
2. непредсказуемость вневременного взрыва, постоянно трансформирующаяся в сознании людей в предсказуемость порождаемой им динамики и обратно (образ творца-экспериментатора).

Вторая модель - выражение и вывод концепции, предлагаемой Лотманом.

«Конец! как звучно это слово!»

Лотман в этой части обращается к «проблеме конца» - конца в искусстве (литературном произведении, например) и смерти. Человеку свойственно ставить себе цели и приписывать действиям и событиям смысл, это подразумевает разделение непрерывной реальности на сегменты. При этом само понятие цели (её достижения) связано с понятием конца. Мы не можем осмыслить то, что не сегментировано, что не имеет конца. Поэтому "начало-конец и смерть неразрывно связаны с возможностью понять жизненную реальность как нечто осмысленное"^[25].

Стремление человека к примирению недискретности бытия с дискретностью сознания, бессмертности природы со смертностью природы породило в культуре идею цикличности (в древности), потом - образ смерти-возрождения. Переход к линейному пониманию времени сделал проблему смерти доминантной. Осмысление смерти в культуре осуществляется путём введения её смысловой ряд синонимов и антонимов: для нейтральной оценки и примирения со смертью - в ряд понятий старости и болезни, для примирения через негативное - в ряд понятий молодости и здоровья, которые могут быть потеряны через насильственную смерть. Во втором случае естественная смерть выглядит как добровольная и принимает оптимальную смысловую нагрузку. Лотман говорит также про осмысление явления самоубийства.

Перспективы

Эта часть посвящена специфике протекания взрыва в двух типах структур - бинарных и тернарных. В обоих типах абсолютное уничтожение старого невозможно, но последствия взрыва всё же различны. Лотман относит Россию к бинарным общественным структурам, а страны Западной Европы - к тернарным.

Лотман пишет о том, что на бывшей территории СССР (на момент написания книги) происходит переход от бинарной к тернарной системе, хотя и осмысляется этот переход ещё в терминах бинаризма. Если нашей культуре, тяготеющей к полярности и максимализму, мыслящей в терминах взрыва, удастся перейти к мышлению эволюционному, уйти от застоя, не попав в состояние катастрофы, то у неё скорее всего будет свой путь и порядок, а не копия западного.

Вместо выводов

В заключение Лотман повторяет о необходимости как минимума двух знаков как исходной точки любой семиотической системы, о многообъёмности смыслового пространства и в диахронном, и в синхронном отношении и о его способности включаться в процесс взрывов благодаря размытости и проницаемости границ. Также он напоминает, что процесс самоописания изменяет структуру, делая её границы более чёткими.

Эти рассуждения можно применить ко многим социально-культурным процессам. Лотман снова возвращается к своим размышлениям о бинарных и тернарных культурных системах, пишет в связи с этим об особенностях русской культуры. Для неё, по мнению Лотмана, отказ от перехода к тернарности может стать исторической катастрофой.