Даты в этой статье приведены по юлианскому календарю. |
Григорий Александрович Римский-Корсаков | |
---|---|
Дата рождения | 1792 |
Дата смерти | 1852 |
Место смерти | Архангельское Голицыно, Саранский уезд, Пензенская губерния |
Подданство |
![]() |
Род деятельности | полковник лейб-гвардии Московского полка, участник Отечественной войны 1812 и заграничных походов российской армии |
Отец | Александр Яковлевич Римский-Корсаков |
Мать | Мария Ивановна Римская-Корсакова |
Награды и премии |
Григорий Александрович Римский-Корсаков (1792—1852, Архангельское Голицыно, Саранский уезд, Пензенская губерния) — полковник лейб-гвардии Московского полка, участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов российской армии. Награждён за отличие и храбрость. Член Союза благоденствия. За дошедшие до императора сведения об осуждении им расправы над взбунтовавшимся Семёновским полком под благовидным предлогом был отправлен в отставку. В 1823—1826 годах путешествовал по Европе. После расследования следственным комитетом в заочном порядке его причастности к событиям 14 декабря 1825 года был «оставлен без внимания». Входил в близкий круг общения П. А. Вяземского и А. С. Пушкина.
Родился в известной дворянской семье[1].
Отец — Александр Яковлевич Римский-Корсаков. Служил в лейб-гвардии Конном полку[~ 1][2]. 5 сентября 1774 года в звании корнета по указанию императрицы Екатерины II был направлен в распоряжение генерал-аншефа П. И. Панина, руководившего подавлением крестьянского восстания. После пленения Пугачёва был в числе четырёх гвардейских офицеров, которым было приказано «денно и нощно по два быть при злодее»[3]. В 1788—1789 годах участвовал в Русско-турецкой войне. 14 июля 1789 года переведён секунд-майором в лейб-гвардии Семёновский полк. Был пожалован в камергеры[4].
Мать — Мария Ивановна, (середина 1860-х — 8.7.1832), дочь предводителя клинского дворянства, камергера Ивана Григорьевича Наумова, от которого она унаследовала в 1795 году усадьбу Демьяново в Клинском уезде Московской губернии[5][~ 2][6].
В семье было восемь детей: сыновья Павел (? — 1812), Григорий, Сергей (1794—1883) и дочери Варвара (1784—1813), Софья (1787—1863), Наталья (1792—1848), Александра (1803—1860), Екатерина (1803—1854).
По семейной традиции сыновьям предназначалась военная карьера. Все три брата Римские-Корсаковы участвовали в Отечественной войне 1812. Старший брат Павел, служивший с 1803 года в кавалергардском полку, погиб ротмистром 26 августа 1812 года в бою при Бородине. Младший брат Сергей с июля 1812 года воевал в московском народном ополчении, вышел в отставку в 1822 году в чине штабс-капитана.
Григорий поступил на службу 3 мая 1811 года портупей-прапорщиком[~ 3] в Московский пехотный полк, квартировавший в Волынской губернии. 25 мая.1811 года был произведён в прапорщики. В 1812 году был назначен адъютантом командира 6-го пехотного корпуса, шефа Московского пехотного полка Д. С. Дохтурова[~ 4]. За отличие в обороне Смоленска 5 августа был произведён в звание подпоручика. Был отмечен орденами за отличия в Бородинском сражении (26 августа 1812 года) и в битве под Малоярославцем (12 октября 1812 года). В начале 1813 года по рекомендации Д. С. Дохтурова в январе 1813 года был переведён в лейб-гвардии Литовский полк[7]. Поздравляя сына с переводом А. Я. Римский-Корсаков, обрадованный его успехами, писал: «…будь всегда честен, твёрд, справедлив и храбр»[8]. Во время заграничного похода русской армии участвовал во многих сражениях. За боевые действия под Лейпцигом награжден золотой шпагой за храбрость.
Единственное, что вызывало огорчение родителей — это его дружба и участие в «нестерпимых кутежах и проказах» с другими адъютантами Дохтурова, корнетом П. А. Нащокиным[~ 5] и подпоручиком С. Ю. Нелединским-Мелецким[~ 6], за причастность к одной из дуэлей которого Г. А. Римский-Корсаков в начале 1814 года был отправлен из штаба в полк. В письме домой он пытался оправдать своё поведение, объясняя участие в происшествии его обязательствами перед другом, но в ответ получил строгую отповедь отца, недовольного «закоснелыми в мерзостях» друзьями сына и считавшего, что к повесам нельзя отнести понятие «дело чести» (фр. une affaire d'honneur)[9]. 29 января 1814 года «повеса» участвовал в боях у Бриенна.
19 марта 1814 года вместе с полком вступил в Париж. 28 июля 1814 года в числе «наиболее твёрдых по службе и наиболее отличившихся в предшествовавших походах офицеров» в составе 3-го батальона лейб-гвардии Литовского полка был командирован из Дессау в Варшаву для охраны великого князя Константина Павловича[10][~ 7]. 28 января 1816 года был произведён в поручики. Но, видимо, мирная гарнизонная жизнь наскучила ему — по мнению великого князя Г. А. Римский-Корсаков «весьма неревностно и, можно сказать, совершенно лениво продолжает службу»[11]. К «нерадению» в исполнении повседневных обязанностей добавились ссора с батальонным командиром и полученное на очередной дуэли ранение, последствия которого пришлось долечивать на кавказских водах[~ 8]. Озабоченная карьерой сына М. И. Римская-Корсакова пыталась по своему, в отличие от отца, нравоучать его: «…надо к службе рвение, если и не в душе его иметь, но показывать; дойдет до ушей всевышнего (то есть государя) — вот и довольно, на голове понесут».
12 октября 1817 года поручик Г. А. Римский-Корсаков был переведён в лейб-гвардии Московский полк, квартировавший в Петербурге. В ноябре того же года был назначен адъютантом московского военного генерал-губернатора графа А. П. Тормасова. 26 января 1818 года был произведён в звание штабс-капитана, в августе 1819 года — в капитаны. После назначения новым[~ 9] московским генерал-губернатором Д. В. Голицына Г. А. Римский-Корсаков был возвращён в его полк в Петербург. С 30 марта 1820 года — полковник. В составе полка под командованием генерал-майора П. А. Фредерикса в присутствии царского двора принимал участие в летних маневрах гвардии 1820 года в окрестностях Красного Села[12]. Но, видимо, не всё гладко было в его служебных делах. На отправленное в апреле личное письмо Александру I из канцелярии императора М. И. Римская-Корсакова, беспокоившаяся о сыне, получила ответ, что поводов для беспокойства не будет, если тот «со своей стороны будет исполнять свой долг»[13].
16-18 октября 1820 года в Петербурге произошли беспорядки среди солдат Семёновского полка[14], известия о которых были болезненно восприняты Александром I, находившимся на конгрессе глав государств Священного союза в Троппау, собранным в связи с революционными событиями в Неаполитанском королевстве. В конце октября к императору, уверенному, что волнения в полку были следствием подстрекательской болтовни офицеров[15], с подробным докладом о случившемся был отправлен бывший семёновец, участвовавший в составе этого полка во взятии Парижа в 1813 году, адъютант командира гвардейского корпуса И. В. Васильчикова ротмистр П. Я. Чаадаев[16]. Разочарование Александра I в ранее преданных ему гвардейцах и убеждённость в том, что они подпали под «внушение» тайных обществ решили участь полка[17].
![]() | Письмо императора Александра Павловича к графу Аракчееву // Русская старина 1870. - Т. I. – С. 480-481 Троппау. 5 ноября 1820 года | ![]() |
У арестованных офицеров пытались получить признание в существовании тайного общества[18], но установить участие их в подстрекательстве солдат следствию не удалось[19]. В казармах Преображенского полка была найдена анонимная прокламация, с обращением к прославленному российскому полку, где призывалось поддержать взбунтовавшихся и отправленных в крепости семёновцев[20]:
«Для счастья целого отечества возвратите Семёновский полк, он разослан — вам неизвестно куда. Они бедные безвинно избиты, изнурены. Подумайте, если бы вы были на их месте и вышедши из терпения, брося оружие, у кого бы стали искать помощи, как не у войска. Спасите от разбойников своего брата и отечество… Вы защищаете отечество от неприятеля, а когда неприятели нашлись во внутренности отечества, скрывающиеся в лице царя и дворян, то безотменно сих явных врагов вы должны взять под крепкую стражу и тем доказать любовь свою друг другу».
В соответствии с высочайшим приказом от 2 ноября 1820 года зачинщики и активные участники были сурово наказаны военным судом[21], а остальные нижние чины были распределены по армейским полкам. 19 ноября 1820 года С. И. Муравьёв-Апостол писал бывшему сослуживцу по расформированному лейб-гвардии Семёновскому полку князю И. Д. Щербатову о переводе всех офицеров полка в губернии, в том числе и о своём переводе в Малороссию в Полтавский пехотный полк[22].
Тяжесть расправы над ранее прославленным полком вызвала возмущение в столичных гвардейских кругах, что, в свою очередь, ещё более обеспокоило Александра I. По его поручению сопровождавший императора в Троппау начальник Главного штаба П. М. ВолконскиЙ запросил у И. В. Васильчикова сведения о «болтовне» офицеров по поводу суровости кары. 17 декабря 1820 года командир Гвардейского корпуса в ответном письме не только назвал имена офицеров-гвардейцев, «которые имеют репутацию болтунов: полковник Шереметев, капитан кавалергардского полка Пестель и полковник Московского полка Корсаков, последний в особенности человек беспокойный», но и предложил наказать их по благовидной причине, «иначе переводом их без вины в армию придадим им вид новых жертв самовластья»[23]. 6 января 1821 года П. М. Волконский сообщил И. В. Васильчикову высочайшее указание не церемониться по поводу названных им офицеров: «…его величество думает, что вы должны были бы призвать их к себе, чтобы сделать им внушение; но если имеете верные доказательства, то, без всякого колебания, можно их перевести в армию, тем более, что у нас есть письмо Корсакова, написанное в весьма дурном смысле».
В отношении офицеров Кавалергардского полка полковника С. В. Шереметева и ротмистра В. И. Пестеля[~ 10] командир корпуса ограничился лишь «внушением»: оба остались на службе в гвардии, а 14 декабря 1825 года проявили себя, участвуя на стороне правительственных войск в разгоне мятежников.
Г. А. Римский-Корсаков на «внушение» с предложением оставить гвардейский корпус ответил рапортом об увольнении вообще с военной службы по домашним обстоятельствам. Просьба И. В. Васильчикова отпустить его «с мундиром»[~ 11] была отклонена Александром I: «Мундира Корсакову не давать, ибо замечено, что оный его беспокоит»[24]. С 24 февраля 1821 года числился в отставке[~ 12].
В том же феврале и тоже «без мундира» был уволен в отставку П. Я. Чаадаев. Среди предполагаемых историками её причин была и такая: несмотря на ожидаемое повышение по службе, он не захотел, чтобы его карьерный рост в глазах общества был связан с решением Александра I так жестоко покарать бывших сослуживцев[25][26][27]. По возвращении из Троппау в декабре 1820 года он подал прошение об отставке. 21 февраля 1821 года П. М. Волконский сообщил И. В. Васильчикову о согласии на отставку, но без предоставления Чаадаеву следующего чина из-за обнаружившихся сведений, «весьма невыгодных для него»[28][~ 13].
До 1823 года жил в Москве. Вёл светский образ жизни, был избран членом Английского клуба. П. А. Вяземский писал, что «задорный, ярый спорщик» Г. А. Римский-Корсаков был заметен в любом собрании[29]. Театрал[30].
Дом Римских-Корсаковых, чудом уцелевший во время пожара 1812 года[~ 14], славился своим гостеприимством и был одним из притягательных центров московского общества первой половины XIX века. Построивший его в 1803 году на площади Тверских ворот[31] Александр Яковлевич Римский-Корсаков почти безвыездно жил и умер в своём деревенском имении вскоре после окончания войны с французами (в 1814 или 1815 году)[~ 15][32].
Хозяйка дома Мария Ивановна, одна из директрис московского Благородного собрания, часто, не взирая на затраты, устраивала балы и вечера с выступлениями знаменитостей[~ 16].
В доме матери Г. А. Римский-Корсаков познакомился с П. А. Вяземским и А. С. Грибоедовым[~ 17]. Позднее, Вяземский писал, что среди хороших знакомых Г. А. Римского-Корсакова был и секретарь британской миссии в Тавризе Джон Кемпбелл[33], который по сведениям М. Я. фон Фока, главы тайной полиции России[34], предупреждал Грибоедова, возвращавшегося в 1828 году в Персию, что ему там не простят участия в подписании Туркманчайского мира[35].
Известный дипломат и сенатор К. Я. Булгаков писал, что во время своих наездов в Петербург Г. А. Римский-Корсаков общался с видными государственными и общественными деятелями того времени — членом Государственного совета Н. М. Логиновым, учёным и писателем А. С. Норовым — братом декабриста В. С. Норова, президентом Академии художеств, директором Императорской Публичной библиотеки А. Н. Олениным и другими[36].
В июле 1823 года отправился в поездку по Европе. Уверенный в нравственных качествах Г. А. Римского-Корсакова, находившийся под негласным полицейским надзором П. А. Вяземский доверил ему рукопись своей статьи о запрещённой в России книге Раймонда Фора «Воспоминания о Севере, или Война, Россия и русские, или Рабство» (фр. Faure R. Souvenirs du Nord, ou la Guerre, la Russie et les Russes, ou l’Esclavage) для передачи редактору французского журнала «Revue encyclopédique», бывшему приверженцу Робеспьера Марку-Антуану Жюльену. В письме Жюльену 20 июля 1823 года Вяземский сообщал ему, что воспользовался для передачи статьи «отъездом одного из моих друзей в Париж». Редактор журнала, имевшего в России репутацию левого, не решился опубликовать работу, содержавшую резкие выпады против русского правительства, несмотря на разрешение автора смягчить статью с целью придать ей «вид, достойной публикации», и неоднократные напоминания Римского-Корсакова, который в конце 1824 года с сожалением писал Вяземскому, что «мы в Москве слишком хорошо думали об его особе, читая его Revue encyclopédique». Вяземский, опасавшийся, что его письма и рукопись могут попасть в руки царского правительства, 13 декабря 1825 года в письме Париж своему шурину князю В. Ф. Гагарину отправил зашифрованную просьбу: «Что поделывает суп Жюльен Корсаковых? Я хотел бы знать, что бумаги и письма по этому поводу находятся в твоих руках и преданы огню, потому что иначе боюсь разбудить спящую кошку»[37][38].
В первых письмах из зарубежья домой Г. А. Римский-Корсаков писал, что он «…душой и сердцем всегда в дорогом отечестве… и готов всеми манерами его защищать от безрассудных понятий, кои часто об нём здесь имеют»[39].
Путешествовал по европейским странам — Австрии, Италии, Франции, Швейцарии.
Дипломат, историк и мемуарист Д. Н. Свербеев вспоминал о собиравшемся у него в 1824—1825 годах в Швейцарии кружке русских, среди которых были П. Я. Чаадаев и «властолюбивый в обращении и мнениях своих»[~ 18] Г. А. Римский-Корсаков, и их жарких спорах о прошлом и будущем России[40] Н. И. Тургенев в письме П. Я. Чаадаеву 14 февраля 1825 года упоминал о встрече с Г. А. Римским-Корсаковым во Флоренции[41]. В Россию вернулся осенью 1826 года[42].
Осенью того же года П. А. Вяземский познакомил его с приехавшим в Москву из михайловской ссылки А. С. Пушкиным[~ 19]. В 1826—1827 годах современники встречали Г. А. Римского-Корсакова с поэтом на прогулках по Тверскому бульвару[43]. «Триумвират» друзей — Пушкина, Вяземского и Римского-Корсакова — часто видели вместе, они стали желанными гостями устроителей московских литературных и светских собраний[29].
Не стала исключением и владелица дома у Тверских ворот — 26 октября 1826 года в доме Марии Ивановны состоялся вечер в честь Пушкина[44]. О последовавших «постояннейших его посещениях» Римских-Корсаковых и его увлечении младшей сестрой Григория Александровича — красавицей Александрой — писал П. А. Вяземский, считавший, что именно её образом навеяны стихи в «Егении Онегине» (глава VII, строфа LII), начинающиеся строками: «У ночи много звёзд прелестных/Красавиц много на Москве…»[~ 20].
Пушкинский портрет Александры[45] появился в 1831 году[~ 21] на листе рукописи с набросками незавершённого «Романа на Кавказских водах», в сюжете которого он намеревался использовать мотивы событий[~ 22], связанных с поездкой Г. А. Римского-Корсакова с матерью и сёстрами Александрой и Екатериной на Кавказ в 1827—1828 годах. Вернувшийся в Москву после кавказских приключений Г. А. Римский-Корсаков внешним видом напомнил А. Я. Булгакову итальянца Фра-Дьяволо — атамана разбойников и героя одноимённой французской оперы[46]. По одному из вариантов сюжетной линии романа брат героини (Алины[~ 23]) с условным именем «Пелам»[~ 24] — участник дуэли с её похитителем[47]. Взрывной характер Г. А. Римского-Корсакова и его пристрастие к выяснению отношений на дуэлях были общеизвестны. Об этом писали в своих воспоминаниях П. А. Вяземский и Н. А. Тучкова-Огарёва. Пушкин, избранный в марте 1829 года в московский Английский клуб, среди членов которого преобладали представители известных российских династий[48], говорил, что там де-факто, не взирая на старшин, господствовал Г. А. Римский-Корсаков[49].
В 1831 году Пушкин, рассматривая события новейшей истории в ракурсе давнего европейского стремления ослабить Россию (в данном случае, под видом защиты польских интересов), откликнулся на восстание Польше стихотворениями «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». В общественной среде стихи были восприняты неоднозначно. П. Я Чаадаев писал Пушкину: «наконец, вы национальный поэт; вы угадали, наконец, своё призвание»[50]. В. Г. Белинский позднее относил их числу лучших в творчестве поэта. Другую точку зрения высказывали представители проевропейских и либерально настроенных дворянских кругов, в том числе, из близкого окружения Пушкина. П. А. Вяземский, увидевший в стихах реакционное осуждение польского национально-освободительного движения, призывал: «Станем снова европейцами, чтобы искупить стихи, совсем не европейского рода»[51]. Отрицательно отнёсся к этим стихотворениям Пушкина и Г. А. Римский-Корсаков, который даже писал Вяземскому о нежелании больше приобретать «произведения русского Парнасса».
После кончины в 1832 году М. И. Римской-Корсаковой[~ 25] поселился в своём унаследованном от матери имении — Архангельское Голицыно в Саранском уезде Пензенской губернии, полученным ею в качестве приданного при замужестве[52].
Посвятил себя управлению хозяйством, занимался сахароварением. Неоднократно оказывался свидетелем сильнейших пожаров, опустошавших в Саранском уезде целые селения и приносивших убытки не только крестьянам, но и помещикам. Осенью 1844 года только в Архангельском Голицине сгорели 11 домов. Поняв, что причиной быстрого распространения огня становились легко воспламеняемые соломенные крыши крестьянских изб, Г. А. Римский-Корсаков предложил дешёвый и доступный способ повышения их пожаростойкости. На стропила и перекрытия укладывались вымоченные в растворе глины жесткие стебли, по ним слой соломы, пропитанной тем же раствором. Поверх собранной таким образом крыши накладывался ещё слой глины, но более густой. Такие крыши не возгорались и быстро появились во многих губерниях[53].
Поддерживал дружеские отношения с живущими неподалёку А. А. Тучковым, бывшим членом московской управы Северного общества, который был арестован по делу декабристов, после 4-месячного заключения был освобождён и жил в Пензенской губернии, и Н. П. Огарёвым, сосланным туда же в 1835 году. Много читал, хорошо знал французскую литературу, увлекался сочинениями Вольтера и энциклопедистов. Собрал значительную библиотеку — около 4000 томов[54]. Дочь А. А. Тучкова — Н. А. Тучкова-Огарёва писала, что из русских писателей Римский-Корсаков читал только Пушкина и Гоголя. Исследователи отмечали, что значительную часть книг в усадебных библиотеках Г. А. Римского-Корсакова, А. А. Тучкова, Н. П. Огарева составляли нелегальные запрещённые издания[55]. Л. А. Черейский в биографической справке о Г. А. Римском-Корсакове со ссылкой на публикацию в сборнике материалов и документов по истории литературы, искусству и общественной мысли XIX века «Звенья» (1936, том VI) писал, что после его смерти обнаружились 32 тетради с записками, в донесении о которых было указано их «вредное нравственное направление».
Был холост. Умер в селе Архангельском Голицыно и был похоронен у местной Троицкой церкви. Могила не сохранилась[56][57].
По мнению историков-литературоведов Н. В. Измайлова и В. Ю. Проскуриной, характеризовавших личность Г. А. Римского-Корсакова — прототипа и действующего лица произведений А. С. Пушкина[58] и М. О. Гершензона[59], «под внешностью кутилы и лихого гвардейского офицера он скрывал европейскую образованность и либеральные взгляды».
Историк лейб-гвардии Литовского полка А. Н. Маркграфский, цитируя Н. И. Тургенева[60], писал, что после войны 1812 года и возвращения из заграничных походов среди молодых офицеров начали распространяться не только прогрессивные идеи, но и «свобода и смелость, с которыми они высказывали свои мнения», а также пристрастие «к устройству тайных обществ»[61]. Писатель, автор книг о движении декабристов Я. А. Гордин объяснял мотивацию такого стремления свойственной их поколению «психологической несовместимостью порядочного человека с деспотизмом»[62]. Г. А. Римский-Корсаков не остался в стороне от этих настроений и вступил в созданный в 1818 году Союз благоденствия, который провозглашал патриотическую цель — «распространением между соотечественниками истинных правил нравственности и просвещения споспешествовать правительству к возведению России на степень величия и благоденствия, к коей она самим творцом предназначена». Среди членов тайного общества были многие его сослуживцы и знакомые: М. А. Габбе[63][~ 26], И. П. Липранди, Н. И. Лорер, М. М. Нарышкин[~ 27], С. Ю. Нелединский-Мелецкий[64], В. И. Пестель, Н. И. Тургенев, П. Я. Чаадаев[65]. В лейб-гвардии Московском полку действовала одна из трёх петербургских управ Союза, всего насчитывавшего к 1821 году в обеих столицах и Тульчине около 200 членов[66].
Выход его в отставку совпал по времени с решением начала 1821 года о самороспуске Союза благоденствия. В мае 1821 года И. В. Васильчиков направил Александру I докладную записку, составленную М. К. Грибовским, бывшим членом Коренной управы Союза благоденствия, который после возмущения Семёновского полка по предложению командира гвардейского корпуса фактически возглавил в нём тайную военную полицию[67]. В доносе среди «примечательнейших по ревности» участников Союза был назван и Римский-Корсаков[68][69]. Там же доносчик предупреждал, что роспуск Союза был формальным и объявлен только для последующего создания более законспирированной организации. 6 августа 1822 года указом императора любые тайные общества в России были запрещены. Но и устранившись от дальнейшего участия в них, Г. А. Римский-Корсаков не изменил своих взглядов. В письме из заграничной поездки писал: «Первым качеством полагаю в людях любовь к отечеству, а прочие все в ней находятся; кто её не имеет, тот недостоин носить имя человека»[39].
В период предшествовавший событиям 14 декабря 1825 года и сразу после них Г. А. Римского-Корсакова не было в России. Г. И. Чулков писал, что «при его темпераменте и вольномыслии едва ли он остался бы равнодушным к декабрьскому мятежу, случись ему тогда быть в Петербурге»[70][~ 28]. Сестра Софья была уверена, что если бы не отъезд за границу, он мог знать о планах заговорщиков «и это было бы уже виною».
Тем не менее 16 января 1826 года фамилия его попала в поле зрения следственного комитета в связи с показаниями, данными полковником И. Г. Бурцевым, с 1819 года тоже служившим в лейб-гвардии Московском полку[71]. Имя Бурцева тоже фигурировало среди ревностных участников Союза благоденствия в записке М. К. Грибовского, но сопровождалось примечательной характеристикой, что он «под добрым надзором мог бы ещё исправиться»[72].
17 января 1826 года на заседании Комитета был рассмотрен список из перечисленных И. Г. Бурцевым 22 участников тайных обществ. В этом перечне была и фамилия Римского-Корсакова. Учитывая, что сам Бурцев в 1821 году вышел из общества, следователи решили проверить возможное активное участие Римского-Корсакова в дальнейших событиях показаниями некоторых из арестованных «членов общества, состоявших в нём до последнего времени» — К. Ф. Рылеева, Е. П. Оболенского, С. Г. Краснокутского, П. Г. Каховского, П. И. Пестеля, С. П. Трубецкого, Н. М. Муравьёва, А. П. Юшневского, И. И. Пущина и А. О. Корниловича[73]. Ответы были получены уже 19 января[~ 29]. Так как Бурцев назвал только фамилию подозреваемого без указания имени, то в итоге следователи узнали о двух однофамильцах. Е. П. Оболенский подтвердил, что Г. А. Римский-Корсаков — «лейб-гвардии Московского полка бывший полковник был в Союзе благоденствия, но по выезде в чужие края отстал». С. П. Трубецкой, Н. М. Муравьёв, а позднее и А. Ф. Бриген[74], назвали участником Союза благоденствия другого Римского-Корсакова — бывшего офицера Семёновского полка В. А. Римского-Корсакова, также позднее «отставшего» от тайного общества. 30 января 1826 года справка о проведенном расследовании была представлена «на благоусмотрение его императорскому величеству».
М. В. Нечкина в работе о связях А. С. Грибоедова с декабристами ссылалась на следственное дело «одного из знакомцев Грибоедова» — Г. А. Римского-Корсакова, приятеля А. С. Пушкина и «декабриста без декабря»[~ 30] П. А. Вяземского[75].
В «Алфавите» секретаря следственного комитета А. Д. Боровкова было зафиксировано принятое по делу решение: «Высочайше повелено оставить без внимания».
Историк П. В. Ильин относил «известного в истории русского общественного движения» Г. А. Римского-Корсакова к числу 73 декабристов, подвергнутых заочному расследованию и освобождённых императором от наказания[76].
Н. И. Лорер, сослуживец Г. А. Римского-Корсакова по лейб-гвардии Литовскому полку, в своих воспоминаниях пересказал эпизод, случившийся в 1826 году сразу после осуждения и отправки декабристов в Сибирь. На концерте в Большом театре после исполнения романса А. А. Алябьева «Прощание с соловьем», который по рассказам очевидцев слушатели в зале восприняли адресованным сосланным страдальцам, «из кресел вышли также два человека, со слезами на глазах, на свободе они горячо обнялись и скрылись. Это были два брата [Римские-Корсаковы] из наших, но счастливо избегнувшие общей участи»[77].
Декабристовед Г. А. Невелев считал, что Г. А. Римский-Корсаков был автором анонимной заметки, опубликованной в апреле 1826 года во французском журнале La France Chrétienne (№ 15, с. 134—144), в которой он с гордостью признавался в причастности к целям «просвещения, счастья, процветания, независимости нашей страны» и разделял с участниками восстания 14 декабря 1825 года «потребность избегнуть самого подлого рабства» и «высокую и благородную мысль желать правления свободного» [78]
После смерти Г. А. Римского-Корсакова жандармами были обнаружены факты его неблагонадёжности. К ним были отнесены не только наличие большого числа запрещённых книг, но и текст некоего «воззвания к народу», которое вместе с копией реестра «вредных и безнравственных книг» были приложены к рапорту от 26 апреля 1852 года, направленному в III Отделения на имя его главноуправляющего А. Ф. Орлова[79].
П. А. Вяземский, близко знавший Григория Александровича, считал его «замечательным человеком по многим нравственным качествам и по благородству характера»[29].
![]() | Знавшие [Г. А. Римского-Корсакова] коротко и пользовавшиеся дружбою его... искренно оплакали преждевременную кончину его. Он тоже в своем роде был русский и особенно московский тип, отличающийся оттенками, которые вынес он из довольно долгого пребывания своего в Париже и в Италии. Многие годы, особенно между предшествовавшими тридцатому году и вскоре за ним следовавшими, был он на виду московского общества. Все знали его, везде его встречали. Тогда еще не существовало общественного звания: светского льва. Но, по нынешним понятиям и по новейшей табели о рангах, можно сказать, что он был одним из первозванных московских львов. Видный собою мужчина, рослый, плечистый, с частым подергиванием плеча, он, уже и по этим наружным и физическим отметкам, был на примете везде, куда ни являлся. | ![]() |
Мемуаристка Т. П. Пасек писала в воспоминаниях: «Это был высокий, красивый брюнет, умный, горячий, до крайности резкий. Москва 1830-х годов его помнит. Соседи его положительно боялись»[82].
Д. Н. Свербеев восхищался «исполином между нами по росту и красавцем по русскому благообразию… налагавшим на всех нас свою державную десницу Голиафом Корсаковым».
Н. А. Тучкова-Огарёва, с детских лет знакомая с Г. А. Римским-Корсаковым — близким другом её отца, считала, что «по оригинальному складу ума, познаниям, необыкновенной энергии и редкой независимости характера он был одним из самых выдающихся людей. Современники удивлялись ему. Если бы он родился на западе, то ему выпала бы на долю одна из самых выдающихся ролей в общественной жизни, а у нас в то время не было места таким личностям… Странно было явление такого независимого человека именно в России в ту эпоху»[83].
Собиравший материалы для романа «Декабристы» Л. Н. Толстой в одной из своих записных книжек, содержавшей среди прочих записи о пленённом под Малоярославцем французе Форе и декабристе Н. М. Муравьёве, оставил пометку: «Какой Корсаков?». Редакторы полного собрания сочинений, исследуя круг чтения Толстого в тот период, предположили, что упоминание связано с именем Григория Александровича Римского-Корсакова, которого имел в виду поэт К. Н. Батюшков, тоже участвовавший в сражении под Лейпцигом и вступлении в Париж, когда в мае 1818 года писал Е. Ф. Муравьёвой, матери Н. М. Муравьёва, о «Корсакове, с которым знакомство столь приятно и разлука столь тягостна»[84][85].
…И вот ещё, близ церкви белой,
На снежном холме, при луне,
Я вижу - крест осиротелый
Стоит в печальной тишине
Над безыменною могилой...
И мужа, дышащего силой,
Опять на память мне пришло
И величавое чело,
И ум, наукою развитый,
И дух насмешки ядовитой
Над всем, что подло и смешно.
Он был когда-то мне одно…
Поэт Н. П. Огарев, восхищавшийся декабристами и называвший себя «идущим по их дороге», в ссылке с 1835 года тоже жил в Пензенской губернии[86]. 14 декабря 1855 года И. С. Тургенев по поводу тридцатилетия восстания декабристов пригласил к себе литераторов, среди которых были Л. Н. Толстой и Огарёв, который прочитал собравшимся свою новую поэму «Зимний путь»[87][88]. В четвёртой главе опубликованной в 1856 году поэмы, описывая поездку из имения своего отца Старое Акшино к бывшему декабристу А. А. Тучкову в Яхонтово[~ 32], автор посвятил несколько строк памяти жившего и умершего в глуши неподалёку Г. А. Римского-Корсакова[89].
Материалы по делу Г. А. Римского-Корсакова хранятся Государственном архиве Российской федерации (ГА РФ) в фонде 48 — дела 28 и 29 следственной комиссии (комитета) и Верховного уголовного суда по делу декабристов 1825—1826 гг.[90].
Дневники, переписка Г. А. Римского-Корсакова и связанные с ним материалы Московского английского клуба сохранились в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ)[91].
Материалы архива Римских-Корсаковых хранятся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки в личном фонде историка русской культуры М. О. Гершензона (фонд 74 6)[92]. Семейные письма Г. А. Римского-Корсакова 1810—1820 годов, находившиеся у Н. А. Тучковой-Огарёвой и подаренные ею учёному в начале 1900-х годов, положены им в основу книги «Грибоедовская Москва», изданной М. и С. Сабашниковыми в 1914 году[93].
![]() |
Проект «Декабристы» |
---|
Данная страница на сайте WikiSort.ru содержит текст со страницы сайта "Википедия".
Если Вы хотите её отредактировать, то можете сделать это на странице редактирования в Википедии.
Если сделанные Вами правки не будут кем-нибудь удалены, то через несколько дней они появятся на сайте WikiSort.ru .